слышно. Уже много лет он боялся этого момента — боялся услышать чужие имена, скорей всего придуманные, принадлежащие случайным людям, которые, не ведая греха, попадают в персонажи фантазий. А может, и непридуманные.
А Лара между тем таяла в объятиях князя Дольского из «Рабыни Персии». Горячий ветер, что гнал ее весь вечер по полузабытым фильмам, добрался и до этой алчной мелодрамы, на которой в зале иной раз голосили в слезах даже крестьянские девахи, неизвестно каким образом очутившиеся в синема. В «Рабыне Персии» ее партнерами были Милославский и Куприянов: первый играл темноокого соблазнителя-убийцу, второй — спасителя. Лара звала на помощь князя. Ожогин касался пальцами ее губ. Ларе казалось, что лицо ее занимает весь экран, что это не нос, щеки, брови, глаза, а некое азиатское селение — белые пески, черные сакли, застывшие фигурки согнутых старух на месте глаз; ветер поднимает песчаную бурю, и сейчас домики и люди исчезнут. Было красиво и страшно. Белый песочный ветер застил экран. Лара начала всхлипывать.
Теперь она пробралась в своих фантазиях к фильму «Стойкий солдат горькой любви». Там героиня преследовала своего возлюбленного на театре военных действий. У героини был пистолет, из которого ей пришлось отстреливаться от нахального врага. Злясь на врага, Лара пришла в себя. Пистолет был и у нее. Кстати, подаренный не кем-нибудь, а Александром Скрябиным. На одном из светских раутов он играл специально для нее, а потом вдруг сделал странный подарок — пистолетик с крохотным изумрудиком на рукоятке. Лара положила его в сафьяновый футляр и спрятала от Ожогина.
На рассвете Ожогин отнес Лару в ее спальню. И Лара Рай наконец уснула.
…Дверь кабинета приоткрылась. Горничная боязливо сунула в щелку нос.
— Что тебе? — резко бросил Ожогин.
— Александр Федорыч, там барышня пришли.
— Какая барышня?
— Давешние. Пятый раз уже приходят. В прихожей сидят.
Ожогин поморщился. Барышня ему сейчас была ни к чему. С момента возвращения Лары из больницы он никого не видел и видеть не хотел. Его мучила неясность. Он не представлял, как они будут жить дальше, что ему делать с этой новой Ларой, как вести себя, как обустроить ее жизнь. Иногда на него душной волной накатывала паника, как тогда, возле «Иллюзиона», и он скрипел зубами, в прах размалывая сигару, которую забывал разжигать. Пора было заниматься делами, но он боялся выходить из дома, оставлять Лару одну. Сиделке не доверял. Вообще никому не доверял. Только себе. К тому же этой ночью произошло то, что не должно было произойти, и он никак не мог прийти в себя.
— Так что барышне сказать, Александр Федорыч? — снова раздался голос горничной.
— Зови, — устало махнул рукой Ожогин.
Ленни действительно приходила к Ожогину уже пятый раз. За последний месяц жизнь ее резко переменилась. «Продажа» Студенкину Жориньки и Эйсбара оказалась удивительно удачным предприятием. Жоринька уже снялся в двух мелодраматических фильмах, в одной из которых изображал негодяя-князя, который соблазнил и бросил горничную, а в другой — князя благородного, который соблазнил и не бросил горничную. Ленни смотреть эти опусы отказывалась, но Жоринька ныл, канючил, да и Лизхен обижалась. Пришлось идти. Эйсбар работал у Студенкина киносъемщиком. Однако Ленни без зазрения совести использовала его в собственных целях, гоняя с этой его треногой и фотографическим аппаратом по всей Москве. Идея натурбюро приобретала реальные очертания. Эйсбар и Ленни делали снимки античных красавцев в балетном училище и живописных старцев в отрепьях, копошащихся в мусорных кучах на Сухаревском рынке, и поставляли их в студии художников. Студенкин тоже много чего брал, хотя платил неохотно, да и мелкие кинофабриканты их товаром не брезговали. Многочисленные оперетки и кабаретки были забиты натурщиками Ленни и Эйсбара. Дело дошло до того, что Ленни притащила Эйсбара в студию мадам Марилиз и, устраивая из учениц «живые картины» в греческом духе, пересаживая девчушек с места на место, придавая им самые причудливые позы, сделала целую фотографическую сессию. За этим занятиям ее с Эйсбаром и застукала Мадам. Посмотрела, прищурив хитрый глаз, повела длинным носом и… пригласила в кабинет. В кабинете поинтересовалась, где ищут натурщиков. В балетном? На рынках? В оперетках? Нет, это ей не подходит. А вот не могли бы вы, Серж, пройтись со своим чудесным аппаратом по приютам и сиротским домам? Посмотреть девочек? А снимки принести мне? А то эти негодяйки так быстро растут, все время приходится искать им замену для театра. Можете? Се манифик! А гонорар… Да, да, конечно, гонорар я буду передавать милой Ленни.
В общем, натурбюро росло и расширялось. Вот только господин Ожогин ни разу никого у Ленни не купил по причине личной драмы. А между тем его кинопроизводство было в Москве первым. Да к тому же — считала Ленни — дело должно быть на первом плане, а личные драмы — как-нибудь потом. И, памятуя о своей неудаче с солдатиком у ворот ожогинской фабрики, пошла к нему домой. Первые четыре раза только зря просидела в прихожей. На пятый горничная пригласила ее в кабинет.
Ожогин приподнялся ей навстречу, и ее поразило выражение его лица — отрешенное, нездешнее, как будто он побывал там, куда заказан путь живым.
— Садитесь, — глухо сказал он и указал рукой на кресло. — Мадемуазель?..
— Оффеншталь.
— Мадемуазель Оффеншталь. Чем обязан?
Лицо Ленни казалось ему смутно знакомым, но он не дал себе труда вспомнить.
— Вот, пожалуйста, ознакомьтесь, — Ленни положила перед ним объемистую папку с многочисленными снимками своих натурщиков.
— Продаете живой товар? — усмехнулся Ожогин.
— Что-то вроде этого.
Ожогин углубился в изучение снимков.
Между тем Лара зашевелилась в постели. Рядом с ней на подушке лежал маленький пистолетик с изумрудом на рукоятке. Отчего-то Лара обрадовалась, увидев его. Наверное, она нашла его перед тем, как уснуть. Она не помнила, что было ночью. Действие капель еще продолжалось. Опиат. Ожогин никогда об этом не узнает. Лара взяла пистолет. Интересно, он настоящий? Нет, не может быть. Ведь в синема не бывает ничего настоящего. Героини не умирают. Все — сплошное притворство. Вранье. Такая скука! И глупость. Лара с трудом раздвинула губы в улыбке, приставила пистолет к груди и нажала на курок. На лице ее появилось удивленное выражение. Надо же, настоящий…
…Где-то в глубине квартиры раздался хлопок. Ожогин и Ленни на мгновение замерли и вдруг, вскочив одновременно, бросились вон из кабинета. Ленни летела впереди. Чутье вело ее в нужном направлении. Она вбежала в спальню Лары и, вмиг все поняв, бросилась навстречу Ожогину, широко раскинув руки, чтобы преградить ему дорогу.
— Вам нельзя!.. Вам нельзя!.. — закричала она.
Ожогин на ходу отшвырнул ее прочь, и Ленни упала, ударившись о стену. Не замечая боли, она вскочила на ноги и снова бросилась ему наперерез.
Поднявшись на цыпочки, схватила его одной рукой за плечи, притянула к себе, прижала и, крепко держа, заслонила второй рукой глаза. Чтобы не видел, не видел, не видел.
— Миленький мой, родименький, хороший, — запричитала-запела она. — Не надо, не смотрите, не смотрите. Не ходите туда, вам туда нельзя, мой родименький, мой миленький, мой хороший.
Так, причитая, она незаметно наступала на него, выталкивая из спальни. Ожогин, постепенно обмякая в ее руках, давал себя увести.
Неподражаемая Лара Рай лежала, раскинувшись на кровати, с простреленной грудью, словно собственная черно-белая героиня, прикнопленная дьявольским замыслом режиссера к плоской картонной декорации. Из-под ее тела по атласному покрывалу расползалось кровавое пятно. Душа Лары Рай улетала в… Туда, куда ей суждено было улететь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
