Эйсбар покачал головой:
— Нет. Фотографировать нельзя. У нас закрытые съемки. Так сказать, храним энергию замысла. Это не мое решение — князя Долгорукого. Когда будет концепция рекламы перед премьерой, тогда милости просим.
Ленни пожала плечами — что делать. И выключила подмигивающую ей лампочку-крохотулю. Только бы он не заметил, что поток невидимых слез окутывает ее, как шаль, душит и застывает на лице ледяной коркой. Противно… Зачем она напрашивается? Зачем?
— А знаете… — Ленни хотела рассказать Эйсбару, что, когда они уезжали с дачи, полусонный Жоринька поймал ее за руку — она как раз проходила мимо его роскошно раскинувшегося на кушетке надменного тела — и деловито предложил остаться «на вечерок, ты будешь очень довольна, милая Ленни, мы тебя не разочаруем, сказочно проведем время, милая Ленни». Но не стала рассказывать.
Эйсбар в этот момент тоже вспомнил реплику Жориньки: «Хочешь иной раз сорвать цветок удовольствия, а он оказывается каменным».
Уже въехали в город. Появились огни уличных фонарей. Гесс перестал петь и просто похрапывал.
— Мне к Вознесенской церкви, на Фонтанку, — сказала Ленни шоферу.
— Значит, не зайдете? — переспросил Эйсбар, когда машина остановилась и Ленни уже поставила ножку на ступеньку около высокого колеса. Она покачала головой, не глядя на него, пробормотала:
— В следующий раз, в следующий раз, — и быстро направилась к дому своей подпрыгивающей походкой. «Воробьишка», — подумал Гесс, открыв глаза.
Крушение — или взрыв — дирижабля должно было стать ключевым эпизодом фильмы. Но Долгорукий до сих пор толком не дал ответа по поводу его финансирования. Эйсбар предполагал частично использовать фрагменты кинохроники, запечатлевшей появление дирижабля в небе над Петербургом в 1916 году. Полет был совершен во время торжеств, связанных с двадцатилетним юбилеем коронации августейших супругов — Николая II и Александры Федоровны. Он сам делал тогда съемку вместе с оператором Радловым — еще для французов, для киножурнала «Патэ-Гомон». Негатив же, словно предчувствуя, что тот может понадобиться, приберег и напечатал с него позитивную копию.
Серебристая туша дирижабля величественно плыла над взлетным полем новенького аэродрома, за ней тянулся снежно-белый императорский стяг. Было известно, что царствующая чета находится там, внутри воздухоплавательного аппарата. После приземления Николай и Александра вышли на веревочный трап. Однако их выход позволено было снимать только Александру Ожогину, только ему предоставлялось высочайшее разрешение на синематографическое портретирование представителей царствующего дома. Тому самому Ожогину, чьей женой была Лара Рай… электрические лампочки… пожар… Эйсбар потряс головой, отгоняя видение. Впрочем, этот фрагмент был изъят тогда из киножурнала — обсуждалось, что император подверг себя и царицу большой опасности, ступив на борт воздухоплавательного аппарата, и что не стоит волновать общественность этими кадрами. У Эйсбара на пленке имелось начало подъема дирижабля в воздух: несколько десятков офицеров, которые держат крепежные канаты, сам полет, развевающийся стяг, запрокинувшая головы толпа на взлетном поле. Котелки, смокинги, пиджачные пары, мундиры, шляпки, пелерины, кружевные зонтики… Запрокинутые удивленные лица, лица с недоверием и с улыбкой смотрящие прямо в объектив. Была еще небольшая сценка, тоже не показанная в киножурнале: около опустевших трибун — все убежали в поле за дирижаблем — одиноко стоит столик буфетчика, ветер опрокидывает бокалы, буфетчик пытается их ловить, следующий порыв опрокидывает бутылки, из них льется по столу пенящаяся жидкость, и уже сам буфетчик в ажиотаже сбивает со стола многоярусный поднос с пирожными. Просто настоящая комическая — именно за это эпизод из киножурнала и вырезали. Но в негативе он остался, и теперь Эйсбар нашел ему место в монтажном ряду, сделав прелюдией к взрыву дирижабля, по поводу которого у них с Долгоруким происходил окончательный разговор в ресторации гостиницы «Метрополь». Долгорукий упирался. Не то чтобы он отказывал, но и не давал согласия. Они сидели в углу зала со знаменитым полупрозрачным потолком цветного стекла, сквозь который лился мягкий окутывающий свет.
— Скажу вам честно, Сергей Борисович, даже для нашего проекта взрыв дирижабля оказался достаточно финансовоемкой акцией. Может ли быть какое-то альтернативное решение? Вы сказали, у вас есть хроника…
— Странно, князь, что вы идете на попятную в самый неподходящий момент. Вы предлагаете переписывать сценарий? Сейчас? Это исключено. Хроника будет использована фрагментарно — кстати, необходимо позаботиться о том, чтобы были улажены все вопросы по ее использованию с «Патэ-Гомон», они законные владельцы съемки… — Долгорукий кивнул, и Эйсбар продолжил: — Необходима досъемка. Мне нужны крупные планы дирижабля в воздухе. Он должен быть украшен шелковыми полотнами с изображением фамильного герба царствующей семьи. Я понял, что мы не можем показывать августейшие лица в окнах дирижабля, хотя, я надеюсь, вы понимаете, в контексте дальнейшего взрыва это было бы фурором, но согласен с вашими доводами. Однако мне кажется, мы могли бы показать принцесс, которые с земли смотрят на плывущий сквозь облака воздушный корабль. Их хрупкие, будто хрустальные, профили, тончайшие линии, как средневековое кружево… — начал фантазировать Эйсбар.
— Минуточку-минуточку, Эйсбар, — перебил его Долгорукий. — Вы что, имеете в виду прямое покушение на особ?.. Нет, погодите, — Долгорукий отставил в сторону чашку с кофе и пристально посмотрел на режиссера.
— Но вы же хотите напугать общество, романтизирующее бунт, по-настоящему, не правда ли? И вы читали сценарий — с того момента в него не добавлено ни одной строчки, — жестко ответил Эйсбар и потянулся к фарфоровому кофейнику. Молниеносно подскочил официант, который успел поднять сосуд раньше, и тонкая черная струйка уже лилась в чашку Эйсбара. Долгорукий смотрел на него внимательно и изучающе, как будто перед ним был не человек, а расписание движения поездов. У него мелькнула мысль, что такой принципиальный режиссер, как Эйсбар, вполне может спровоцировать несчастный случай. Несчастный случай со счастливым попаданием на пленку… Впрочем, не это предположение подтолкнуло его к окончательному решению.
— Так-так-так… по-настоящему… романтизирующее… Хорошо, вы правы. Конечно, никаких лиц высочайших особ ни в воздухе, ни на земле. Не будем напоминать о том, что они ступали на борт дирижабля. К тому же, как вы знаете, вышел указ о запрете публичного кинематографического показа Их Величеств, кроме специально оговоренных случаев. Но взрыв дирижабля пусть остается, — Долгорукий откинулся на спинку стула. Принятое решение его успокоило, а небольшое движение бровей привело в движение застывшего неподалеку официанта, который уже нес к столику поднос с коньяками.
— Есть у нас один должник городской казне, вот ему и сделаем предписание по поводу вашего воздухолета. И я прошу вас обойтись без жертв. Этого не нужно для фильма… — он хотел добавить, что сам фильм — суть тот самый дирижабль, но еще и с пушками на борту, взрезая воздушный океан, гипнотизирует толпу, а та, откинув фуражки, шляпки, тюрбаны, кепки, канотье, платочки, завороженно смотрит на него. Однако такие вещи не стоит говорить режиссеру. Это потом, если потребуется. Для будущего.
Эйсбар был доволен, что добился своего. Взрыв сняли с единственного дубля — Гесс не подкачал. Чтобы подстраховаться, он организовал съемку с трех камер. Одну из них затащил аж на наблюдательную вышку аэродрома. Блики от яркого апрельского солнца блеснули на обшивке величественной махины, ослепили зрителей холодным сиянием, туловище дирижабля вздрогнуло, будто тяжело вздохнуло: «О-ох- ох-ох!» — и разломилось почти посередине, а потом разлетелось во все стороны страшным фейерверком. Отдельно были сняты падающие хрустальные бокалы с тонкой резьбой по ободкам; холеные люстры, стекляшки которых трепетали, как крылья купидонов; распластались, словно гибнущие птицы, книги. До середины клавиатуры вонзился в землю рояль. Ножи и вилки с вензелями почти фехтовали в воздухе — Гесс потел не один час над замедленной комбинированной съемкой. Грязной поникшей тряпицей валялся в луже белый императорский стяг — символ поруганной и погибшей России. Шляпы, сумочки, шахматные фигуры были разбросаны среди бликующих на солнце луж — такого двусмысленного эффекта злорадства со стороны Природы Эйсбар не ожидал. На дальнем плане валялась детская коляска. Гесс предлагал убрать ее из кадра, но Эйсбар воспротивился. Около коляски склонил голову на лапы несчастный спаниель. Сняли его общий план.
