человек пылкий и упрямый. И загадки разгадывать любит.
— Ты про Майкова? — сообразил Михайлов. — Ну, докладывай, не томи!
— Как ты велел, мы пошли его искать. «Иоанна Богослова» нам добрые люди показали, стоял на рейде. Я послал с матросами Майкову записочку — старый-де приятель желает встретиться.
— А вы разве приятели? Что ж ты молчал?
— Да я как-то его рисовал, — простодушно признался Новиков. — Так, шутя. Профиль у него занятный. Так он, чудак, обиделся. Хуже нет, чем когда человек сам себя главным Божьим творением почитает. Уж и не пошути с ним… Я и забыл про него, потом лишь вспомнил.
— И что, он отозвался? — предчувствуя ответ, спросил Михайлов. Он знал странную способность товарища выделять в портретах забавные черты, как-то незаметно их укрупнять, так что порой трудно было удержаться от смеха, а Майков и впрямь серьезен не в меру, обиды у него должны быть монументальные.
— Нет, — Новиков развел ручищами. — Не до меня, видать, было. И застряли мы с Ефимкой в Кронштадте. Хорошо там — домой возвращаться неохота…
Михайлов понял, что имел в виду старый товарищ.
— А Ефимка носился наскипидаренным котом и с кузнецами разговаривал, — продолжал Новиков. — Я ему вдругорядь Майкова нарисовал — мало ли что. Вдруг тот на берег по делам съедет — так чтоб Ефимка нас свел. Я все помню, что ты велел! Начать с пира, потом расспросить, кто тебя на «Мстиславца» доставил! Я и сам по пирсу все шлялся, знакомцев встречал, меня на «Владислава» звали…
— Твое счастье, что не пошел.
— Сам знаю. А хотелось — страсть! Но я Ефимку бросить не мог. Ну вот, стало известно об указе Грейгу искать неприятеля. Ну, думаю, упустили мы Майкова, пора домой собираться. Сижу вечером в трактире, Ефимку жду, а он запропал. Мне уж всякая дурь в голову лезет — ну как он, не отыскав своего булата, вдругорядь пошел топиться, навесив на шею старую пушку? — Новиков усмехнулся. — И прождал я твоего крестничка всю ночь. Так и сидел за столом — дурак дураком, до рассвета. И ведь дождался! Забежал Ефимка в трактир ровно на минутку, просил его ждать и не отлучаться. Потом уж рассказал о своих похождениях.
— Ну, ну?
— Обнаружил он кое-что занятное. Уж не знаю, что сие значит, но вряд ли что хорошее. Майков вечером покинул судно и высадился в Петербуржской пристани…
— Что-то я не пойму. Как это открылось?
— Думаю, случайно. Ефимка не мог выследить, как с судна, стоящего на южном рейде, спускают в потемках шлюпку. Скорее всего он просто околачивался в Петербуржской пристани и толковал с мастеровыми о своей пропаже. И увидел, что на пирс вылезает Майков. Там фонари, факелы, а Ефимка мою картинку в голове держал, потом по ней сверился — точно, Майков. Тут он и пошел следом: что понадобилось Майкову на берегу в таком месте и в такое время? И тут была первая неожиданность — у госпиталя, где склады, его ждал человек с лошадью. Майков отдал этому человеку пакетик, вроде письмецо, и тут же отправился обратно на «Иоанна Богослова». А тот верхом вдоль стены, взяв курс на норд, поворотил на норд-вест, и далее — по взморью, по северному берегу. Ефимка — за ним…
— Так тот же на лошади!
— А я тебе толкую — крестник твой упрям, и коли что себе в голову забрал — побежит быстрее лошади. Это я и полверсты не пробегу, а он — запросто и десять одолеет. Там же и четырех не было. Да тот человек не спешил — то рысцой, то шагом ехал. Так что добрались они до рва, незнакомец, спешившись, лошадь через ботардо[16] перевел, потом опять сел в седло. Наш Ефимка — следом. Этот майковский посланец все к берегу жался, а там в двух верстах от северного ботардо — полуостров, здоровенный такой пустырь. Он пустырь пересек и снова у воды оказался и вот, вообрази, у посланца-то был при себе фонарь, и он тем фонарем, зажегши свечку, посигналил вверх-вниз. Потом сел на кочку и стал ужинать. Там лес почти вплотную к берегу подходит, и Ефимка совсем близко подкрался и лицо хорошо разглядел. Как думаешь, что сие означало?
— Думаю, ничего хорошего…
— Просидел Усов в засаде довольно долго. Часов у него нет, судна по соседству, чтобы по склянкам время определить, тоже не случилось — кто туда на мели потащится? И вот сидел он, сидел — и дождался. Лодка подошла. С нее помигали чем-то, Ефимка не разобрал. Тут посланец — опять на коня и в воду и о чем-то с теми, на лодке, толковал. А у него фонарь, и Ефимка видел, как он что-то передал, похоже — тот пакет. Лодка ушла, а посланец поехал обратно к Кронштадту.
— То бишь ночное свидание было там, где из крепости часовые не заметили бы этих фонарных сигналов? — уточнил Михайлов.
— Вот именно, братец. И обратно этот посланец уже поскакал галопом. Но крестничек твой догнать его не пытался, а образину его запомнил. Вернувшись той же дорогой, а уже было совсем светло, Усов где-то подремал, завернувшись в епанчу, а потом, забежав в трактир, отправился искать посланца.
— Эскадра в тот же день ушла к Гогланду, и Майков — с ней вместе.
— Ну так где же Усов? — с беспокойством спросил Михайлов.
— Усов отыскал того человека. А хочешь знать, как?
— Ну?
— Через кузнецов. Он ведь не только всадника, но и лошадь постарался разглядеть. А лошадей в Кронштадте не так уж много. Кузнецам же он стал добрым приятелем, потому что, отыскивая свои булатные хлебцы, угощал их водкой и пивом. Я вдругорядь уж забеспокоился, не стряслось ли чего, а тут он и является — сияет, как начищенная кирпичом бляха! Сыскал! Алешка, ты что надулся, как мышь на крупу?
— То и надулся, что мне совершенно не нравится это майковское послание, которое увезли бог весть куда как раз перед отходом эскадры. Хотел бы я знать, что в нем было.
— Похоже, ты это очень скоро узнаешь! — улыбаясь во весь рот, доложил Новиков. — Слушай дальше. Он мне рассказал, что майковский посланец околачивается при гошпитале, кем-то там служит, отыскать его при нужде можно. Я его притормозил: может, господин Михайлов сам уже докопался, кто его в каюту приволок и перстень стащил. И отправились мы домой. Попарил я Ефимку в бане — он же, почитай, неделю без мытья обходился, лазутчик чертов. И стали мы ждать новостей об эскадре — то бишь о тебе. Каждый день в порт ходили. И вот стало известно, что вы у Гогланда на шведов напали. Но мы это узнали, когда баталия уже кончилась и пришел катер с известиями. А потом пошли транспорты с ранеными, теми, которых не оставили в Кронштадте, и тут мы тебя как-то проворонили…
— А не желаешь ли поскорее к делу приступить? — спросил Михайлов, который весь горел нетерпением.
— Сейчас будет и дело. Приехал ко мне твой гонец, славный парнишка, назвался мичманом Колокольцевым — что, неужто и впрямь мичман?
— Их до срока из Корпуса выпустили, а должность им дали «за мичмана». Мы их прозвали «ни то ни се», — объяснил Михайлов. — Не тяни! Усов где?..
— Вот! — Новиков поднял указательный перст. — Вот тут и начинается дело! Извозчиков в столице маловато, и мы вздумали идти к тебе пешком — погода отменная, солнышко, слабенький такой приятный зюйд-зюйд-вест, чего ж не прогуляться? Мне моцион полезен, опять же — побыть вне дома тоже полезно.
— Володька!
— И тут мой Ефимка вдруг встал как пень, башку свою худо чесанную повернул и молчит. Я на него гляжу, ничего не понимаю. И тут он выронил одно словечко… — Новиков намеренно сделал паузу глядя на Михайлова в ожидании взрыва. Но тот держал себя в руках крепко.
Новиков выпалил:
— Майков!
— Что?!
— Ефимка увидел на Садовой Майкова!
— Он не ошибся?
— Думаю, нет. И тут же помчался в погоню. И сгинул. А я стою — дурак дураком, рот разиня. И