вызвавшие у него искреннее восхищение. Это были кинжал, восточной работы, с золотыми накладными узорами по тусклому лезвию, и турецкая сабля в ножнах. Ероха вытащил ее, полюбовался, сунул обратно и задумался — где бы спрятать такое сокровище?
Он понимал, что вещи краденые, но для себя разделил содержимое узла на две части: поднос, шаль, камзол и пряжки был готов отдать Ворлыхану ради примирения, а саблю и кинжал — дудки! Наконец он додумался.
Во дворе был хилый дровяной сарай, который запирался на замок. Ероха изучил дощатую стенку, подергал в неприметном месте подходящую доску, расширил щель и загнал туда саблю с кинжалом.
Ворлыхан не появился, зато прибежала Катерина. Чуть не плача, она рассказала о беде. Оказалось, дяденька все же скрылся от облавы, удрал куда-то на Пряжку, но передал оттуда племяннице приказ: ни за что не выпускать из виду Ероху, потому что шур, имеющий звериное чутье на полицию и бегущий прочь при одном ее приближении, есть особа в шайке самая необходимая.
Ероха подумал — и не стал ничего рассказывать про узел с дуваном.
Катерина же навязалась вместе с ним караулить Нерецкого. И это было неплохо — с такой девкой уж точно не заснешь…
Глава тринадцатая
ЖЕНИХИ И НЕВЕСТЫ
Госпожа Ржевская потерпела в хозяйстве урон — дети попортили каминные опахала, без которых сидеть у горящего камина даже неприятно. Александра вступилась за проказников и пообещала сделать акварели для новых. Сюжет для росписи явился сам собой — составленный в Вороновке букет с маками, васильками и тысячелистником оказался так удачен, что Александра вздумала его скопировать, несколько увеличив и вписав в овал с каймой. Опахал она решила сделать четыре штуки — к счастью, деревянные вызолоченные ручки и рамки не пострадали, а что может быть лучше для подарка доброй приятельнице, чем свое рукоделие?
Ржевская живописью не увлекалась — она была музыкантша, одна из лучших в столице, ее талант заметили еще в Воспитательном обществе и специально для нее выписали из-за границы учительницу- арфистку. Да у нее и не нашлось бы времени на возню с каминными опахалами. Поэтому — а еще для того, чтобы занять себя и не носиться самой там, куда можно послать смазливого, нагловатого лакея Гришку, — Александра взяла хорошую английскую веленевую бумагу, надела недавно вышитый большой передник из желтой тафты и села за работу. Копирование увлекло ее, она ощутила радость, сопутствующую добротно исполняемому делу, и четыре овала довольно скоро были готовы.
Принарядившись, красиво выложив на груди новенькую косынку, батистовую с тонким золотистым кружевом, взяв гостинцы для детей, Александра поехала с визитом.
Госпожа Ржевская приняла ее в гостиной, горячо благодарила за подарок и, извинившись, вышла — хотела убедиться, что на поварне доподлинно перебирают крупы, а не точат лясы. Александра осталась одна. Она решила на несколько минут занять себя хоть журналами, лежавшими на рабочем столике.
Вдруг дверь распахнулась, выскочили юные Ржевские — Саша, Машенька, маленький Павлуша. Оглянулись — нет ли строгой маменьки, подбежали, приласкались, зная, что в тайных карманах под юбкой у доброй и красивой Сашетты могут оказаться лакомства — конфекты, орешки и даже новомодная карамель.
На сей раз это были чищенные орехи, и Александра оделила детей, но так, чтобы Павлуше, маленькому, ласковому, досталось больше прочих. И еще поцеловала его в чистый лобик, вдохнув запах детских кудряшек. Пора было заводить своих, пора…
Павлуша в ответ поцеловал ей руку, сорвался, убежал в детскую.
Появился он, когда госпожа Ржевская уже усадила Александру за кофейный столик. Подошел, словно бы стесняясь, был обнят гостьей, спрошен об успехах в учении, ответил неразборчиво, зато, найдя Александрину правую руку, лежащую на пышной юбке, незримо для маменьки проделал что-то с безымянным пальцем и вновь убежал.
Это был очередной детский секрет — как-то, вернувшись от Ржевских, Александра нашла в левом кармане шесть вишен и голову от деревянной куколки. Выдавать дитя нехорошо, и она, беседуя со старшей подругой, потихоньку ощупала новое приобретение.
На пальце оказался перстенек. Наверняка похищенный у кого-то из взрослых…
Александра сняла его и разглядела, не скрываясь.
— Что это у тебя? — спросила Ржевская.
— Вот, глянь-ка, чем меня одарили.
— Диковинка…
— Ни у кого у вас в доме такой не пропадал?
— Я таких отроду не видала. Девки сплошь позолоченные на праздник надевают или хоть серебряные.
Перстенек был из темного рябого металла, с печаткой — но печаткой пустой, на которой еще ничего не вырезали.
— Павлушка? — спросила Ржевская. — Ну, к тому и шло! Он намедни за ужином объявил, что на Анютке-горничной жениться более не желает, а будет свататься к Сашетте Денисовой, тем более, кто-то ему объяснил, что она пока не замужем. Так что подожди, душа моя, годков хоть пятнадцать…
Александра засмеялась.
— Он, выходит, этак со мной обручился?
— Выходит, так! Надо будет Алексею Андреевичу рассказать.
Госпожа Ржевская мужа называла уважительно — да и от всех требовала уважения к нему. Но ласковой улыбки, но нежности в голосе не скроешь. Александра вспомнила историю их любви — ведь как старый ревнивец Бецкой рассорить их пытался, а повенчались, даже сколько-то времени жили в его доме, пока не сбежали от его причуд в Москву.
— Ты Павлушу не ругай, он — любя… — попросила Александра, изучая странный перстень.
— Вот уж точно, что любя. Где-то подобрал, припрятал, ты же знаешь — у них у всех тайные залежи сокровищ, — Ржевская рассмеялась. — В институте, помню, государыня кисточку от веера обронила, потом подобрали, так чуть не подрались за эту кисточку, тоже чьим-то сокровищем стала… У меня у маленькой бусинки какие-то под периной лежали, перышки, камушки, и все это имело смысл, ныне навеки позабытый. Ну, коли подарил — носи!
— Да уж, буду в самое светское собрание надевать! — Александра еще раз оглядела перстень. — Что ж это такое? Железо, что ли?
— А возможно, и железо. Господи, где только эти дети шарят? Не иначе, на улице нашел. Надо будет сказать Фрейманше, чтобы лучше за ним смотрела. Диво, что еще стертые подковы в дом не тащит.
— Но кому и для чего мог понадобиться железный перстень?
— Этого мы уж никогда не узнаем. Ну да ладно… пусть балуется… Я Сашенька, нелюбимой дочкой была, мать меня, родивши, до года и видеть не желала — так совпало, что чуть ли не разом я родилась, а батюшка мой умер. Меня монашка растила, злющая — боже упаси. Шести лет не было, когда в Смольный привезли. Не дай боже, чтобы и мои вдруг ощутили, что не любимы…
Александра задумалась — до чего ж по-разному делит Господь меж людьми способность к любви. Глафире Ржевской досталось много, Александре Денисовой — не понять, много или мало, потому что случая явить всю свою любовь в жизни, кажется, еще не выпадало. Покойный муж был добр к ней — ну и она ему добрым отношением платила, но не любовью взахлеб, до умопомрачения. Потом то, что было, она бы тоже любовью не назвала — так, пробовала себя в необычных для нее жизненных обстоятельствах и пыталась понять, что есть отношения между мужчиной и женщиной. Любить своих будущих детей заранее, как это случается с молодыми женами, тоже не умела — не проснулось в ней это чувство.
А вот что она воистину любила — так это красоту во всех ее проявлениях, будь то цветы, картины, безупречное тело атлета и дивный голос, за которым можно хоть на край света пойти без раздумий…
