обо мне. Не утаю: я забывал о тебе не раз, а ты обо мне — никогда. Разве такое можно вознаградить даже ценой всей жизни?..»
Михаил пригубил глоток домашнего вина, стараясь справиться с волнением, Все ордена и медали надел. И слышал, кажется, как горделиво бьется мамино сердце, когда соседи и дядины внуки, пальцами показывая на его знаки отличия, говорили наперебой:
— Двадцать восемь нарушителей задержаны им лично, значит, двадцать восемь раз смотрел в глаза смерти и свои глаза не отвел!
— Орден Красной Звезды!
— Знак «Отличный пограничник!»
— Еще один такой же!
— И вот еще!
— Дядя Миша, как медали звенят! Сколько их?
— В школу ходишь, вот и смотри, сколько у моего дяди медалей: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…
— А с орлами — что это? Это иностранные, да?
Тщеславие никогда не толкало Михаила ни на какое сверхнапряжение сил: он и без того жил всегда на пределе. О наградах не мечтал. Однако здесь, на родине, в своей деревне, как было отрадно видеть молодеющее лицо мамы, когда она разворачивала газеты и журналы с очерками, рассказами и стихами о ее сыне — Михаиле Кулашвили! Не раз среди ветеранов и молодых воинов слышал он о том, что давно пора присвоить ему, Михаилу, звание Героя Советского Союза. Он не принимал эти разговоры всерьез, просто некогда было прислушиваться — ждала работа, надо было идти по следу диверсантов, фарцовщиков, контрабандистов. А вот под кровлей отчего дома он был рад словам, обращенным к маме:
— Маро Антоновна! А сын твой ведь, оказывается, сам лично на два миллиона рублей задержал контрабанды!
— А его воспитанники на тридцать миллионов.
— Не может быть!
— Правда, правда! Вот читай, в газете, в журнале, вот фотографии нашего Михаила Варламовича! Наверно, скоро присвоят ему звание Героя Советского Союза!
— Конечно, смотри! Видишь фотографию? Видишь, с кем он на трибуне? С самим Гагариным! Наш Миша поднимает флаг слета юных пионеров в городе-герое Бресте!
— Что же ты мне, любезный соседушка, это доказываешь, когда я первый тебе эту газету принес! А ты эту посмотри! Видишь, в Артеке отряды юных друзей пограничников перед лицом знаменитых ветеранов границы Кулашвили, Смолина и начальника музея пограничных войск СССР дают присягу Родине.
…Потом заехали к брату в Тбилиси.
Брат спросил как-то:
— Откуда ты все тонкости пограничной службы знаешь? Говорят, от тебя ни один контрабандист не уйдет!
— Как тебе объяснить… Может, потому, что всех людей в бригадах изучил, все характеры, привычки. День за днем, год за годом… Люблю это дело. А если свое дело любишь, оно всегда получается. Да и разве во мне причина? На десятки бригад попадаются один-два нечистых на руку. Что бы мы делали без железнодорожников, местных жителей? Я вот кружок веду в школе. Как ребята помогают!..
— Это уж ты слишком!
— Слишком? Сколько попыток протащить всякую антисоветскую литературу!
— Ну уж это загнул! У нас, в Тбилиси, и не слышно!
— Потому что эта муть, как на плотину, натыкается на наших людей!
— Я же и говорю: на пограничников!
— И не только на пограничников! Границу охраняет весь народ! Не зря самая строгая граница — советская!
Пришло время прощаться. Поздно вечером отправлялся ростовский поезд. Брат ушел, а его жена провожала Мишу и Нину. Нина приболела, и ей не разрешили нести вещи. Чемодан взял Михаил, жена брата взяла сетки с бутылями вина. В чемодане были яблоки, чурела, виноград. Килограммов на двадцать чемодан.
На посадку к вагону народ сбился в кучу. Михаил со всеми стоял в очереди, жена брата с сетками — рядом. Чемодан поставил в ноги.
Михаил расстегнул шинель — он брал ее на всякий случай, — достал из кителя билеты. Подал билеты проводнице, повернулся, окликнул Нину. После проверки положил билет в карман кителя, застегнулся обстоятельно, а чемодана — нет.
— Где же он?
— Нет!
— Свистнули!
— Ай да Миша!.. Как же ты так? Не усмотрел?
— Так это же… — и они расхохотались, потешаясь над его бдительностью.
— Ты ее, видно, на службе до своего возвращения оставил!
Однако той же ночью в вагоне Михаил увидел, как шустрый молодой человек снимает часы с большой, увитой крупными венами рабочей руки соседа.
Вор отстегнул ремешок, и Михаил сперва решил, что это шутка. Но жулик действовал сноровисто и серьезно. Снял часы и, извиваясь между мешками, чемоданами и башмаками, которые свисали с полок, заспешил к выходу. По дороге подхватил дамскую сумочку. Михаил догнал его у тамбура, дотянулся до шеи, стиснул ее:
— Ты чего? — слизистые глаза жулика выпучились.
Вместо ответа Михаил еще сильнее стиснул его скользкое горло.
— На, на часы! — выдавил жулик.
— Я тебе дам часы! — и руки Михаила стиснули глотку еще сильнее. Тот захрипел. Вид пограничного кителя, сверкающего в электрическом свете медалями и орденами, окончательно парализовал его волю.
— Часы возьми, часы, — уже хрипел он. — Сумочку на! Отпусти!
Михаил разжал горло, взял часы и сумочку, размахнулся и треснул ею по морде жулика. И когда тот согнулся и побежал, Михаил с превеликим удовольствием пнул тяжелым сапогом ему в то самое место, где узкая длинная спина жулика теряла свои благородные очертания. Жулик с треском и грохотом ударился кепочкой о дверь тамбура.
Женщина со слезами бросилась на шею Михаилу:
— Товарищ полковник! Товарищ полковник! Спасибо!
— Да я же старшина!
— Все равно… Спасибо вам! — Она раскрыла сумочку. — Вот пятьдесят рублей!
— Зачем? — Он отстранил ее руку, прошел к соседу по купе, растормошил его:
— Э, друг! Где твои часы?
— Какие часы?
— Твои часы!
Тот потрогал правую руку, потом левую.
— Милиция! Часы увели! Часы сперли!
— Так весь вагон разбудишь. Тише! Вот часы. Возьми!
Тот от смущения забыл поблагодарить, схватил, сунул в карман, потом пришел в себя и начал неверными пальцами надевать на правую руку.
— На левую, на левой носят!
— Ой, спасибо! Очумел я совсем! Часы-то дареные!
XII
