Мыслелетчица покидала Гему. Много дней она была чувствительным рецептором вселенского волнового кольца, связавшего две планеты.
Войдя в систему коллективного мышления «призраков», Джонамо пропустила через свое необычайно емкое сознание уникальный по объему, не говоря уже о значении, поток информации. И теперь подводила итоги.
Знания гемян и мирян в результате обоюдного обмена не сложились, как можно было надеяться, а умножились благодаря обилию новых, чрезвычайно плодотворных для каждой из сторон идей и принципов. Столь беспрецедентное взаимообогащение культур было одинаково выгодно обоим человечествам. Они оказались во всех отношениях равными партнерами.
Теперь гемяне, которым предстоит чуть ли не с нуля воссоздавать здание цивилизации, смогут учесть не только уроки собственной истории, но и драгоценный для них исторический опыт Мира. А для мирян явится откровением осуществленная «призраками» система коллективного мышления, гарантирующая индивидам равные способности. «Интеллектуальный коммунизм» — эти замечательные слова заключают в себе программу справедливейшего общественного строя, который восторжествует и на Геме, и на Мире.
Что же касается «вторичной» жизни, предвосхищенной Боргом и воплощенной в «призраках», то Джонамо видела в ней не противовес биологическому бытию, не «конкурентный вариант» существования разума, а средство продлить творческий век личности, умножить интеллектуальные и физические возможности человека.
Не «бессмертие», а справедливый, гармонически завершаемый жизненный цикл, продолжительность которого определяет сам человек!
Сколько примеров для подражания и предостережений от ошибок почерпнут они друг у друга! Но, пожалуй, главное — осознание того, что разум не уникален, что он распространен во Вселенной и способен объединяться наперекор пространству-времени.
Джонамо была потрясена трагедией Гемы. Да и сама «вторичная» жизнь, при всей ее фантастической перспективности, воспринималась как драматическое явление, до конца еще не осмысленное и всесторонне не исследованное.
Сколько споров вызовет она у мирян. И все же за ней будущее!
Биологическую программу, заложенную в живом организме природой, можно перевести на иной язык — электроники, вакуумно-волновой теории, транспонировать на иную материальную основу. Программы, выработанные самим человечеством в ходе исторического процесса в отличие от биологической отнюдь не бесспорны. Их стоит скорректировать исходя из современных нравственных критериев, отдавая приоритет добру.
По опыту не только Кея, но и самой Джонамо, «первичная» жизнь может не просто переходить во «вторичную» в завершение биологического бытия — обе эти формы жизни способны сосуществовать от рождения и до… Слово «смерть» вызывает содрогание, но в том-то и дело, что, привыкнув к «противоестественному» состоянию энергетического поля, человек преодолеет страх перед смертью. Она уже не будет означать для него небытие, а воспримется как переход хотя и к иному, но знакомому бытию в виде высокоорганизованного сгустка энергии.
«А как же смена поколений? — задавала себе вопрос Джонамо. — Не лишатся ли люди стимула к естественному продолжению рода. Захотят ли женщины и впредь испытывать извечные родовые муки?» Но, вспоминая Инту, отвечала:
«Нет, это неистребимо в человеке!» Люди привыкли к биологическому существованию. Оно обрекает их на физическую боль, но вознаграждает за нее наслаждением. Переход во «вторичную» жизнь избавляет от боли, но лишает наслаждения. Равноценна ли замена, как соотносятся приобретения с утратами?
Впрочем, разве старость не отнимает у человека многое из того, чем богата молодость? И компенсация здесь уж вовсе неравноценная…
Джонамо с особым, легко объяснимым интересом встречалась с женщинами-»призраками», исподволь, хотя и ненавязчиво, наблюдала за ними.
В физиологическом смысле «призраки» бесполы. Но лишь в физиологическом и ни в каком ином! Определяющие различия мужских и женских характеров не только не сгладились, но, пожалуй, стали более выпуклыми, нарочито подчеркнутыми.
«Призраки» словно старались доказать самим себе, что остаются мужчинами и женщинами.
Сохранились и нежность, и даже любовь. Пусть платоническая, лишенная чувственного содержания, но оттого еще более глубокая и постоянная.
Пример такой рыцарской, безответной, тайной любви дал Сарп. И пусть никто, кроме Джонамо, о ней не догадывался, ее силе и утонченности мог бы позавидовать любой человек во плоти.
Сарп вскользь обмолвился, что у «призраков» есть принципиальная возможность «продолжать род». По личностным программам мужа и жены нетрудно синтезировать «сына» или «дочь», которые унаследовали бы родовые признаки «предков». Это была бы уже «третичная» жизнь!
Но при всей ностальгической тоске по материнству и отцовству «призраки» отвергли такую возможность, сочтя ее безнравственной.
— Синтезировать «призрака»-новорожденного нелепо, — пояснил Сарп. — А взрослого и того нелепее: какой же он «потомок»?
— Мы не можем плодить монстров, — добавил другой «призрак», Угр, и Джонамо подумала, что в моральном отношении «призраки» по меньшей мере не уступают людям Мира.
И еще она заметила, что неосуществимая мечта трансформировалась у них в жажду творчества. Ее поразили стихи юной по облику поэтессы Сапфо:
Ринься с высей горных, — как прежде было:
Голос мой ты слышала издалече;
Я звала — ко мне ты сошла, покинув
Отчее небо!
Ими она приветствовала Джонамо, инопланетную сестру, покинувшую отчее небо и ринувшуюся с горных высей пространства-времени по далекому зову Гемы…
За время, проведенное мыслелетчицей в этом еще не оправившемся от трагедии мире, она сблизилась с Сапфо. Поэтесса поражала величием духа, которое сумела сохранить вопреки перенесенным тяжелым испытаниям. А может быть, именно ими было порождено это гордое в своей истинной скромности величие…
Облик Сапфо с предельной точностью выразил влюбленный в нее поэт Алкей:
Сапфо фиалкокудрая, чистая, с улыбкой нежной…
Судьба женщины-»призрака» не могла не вызвать у Джонамо горячего сочувствия, тем более, что ассоциировалась с ее собственной судьбой.
В день, когда произошла катастрофа, должна была состояться, но так и не состоялась свадьба Сапфо. Вместо Дворца бракосочетания они с женихом, растерянные и потрясенные, оказались в космопорту.
Лерк пробивал дорогу через охваченную паникой толпу, волоча за собой Сапфо.
Совсем близко заветная дверь в космолет. Три шага, два, один…
Лерка втаскивают внутрь, перед Сапфо дверь захлопывается Эна слышит глухие удары изнутри, крики…
Мнится, легче разлуки смерть, — Только вспомню те слезы в прощальный час, Голос милого:
«Сапфо, Сапфо! Несчастны мы!
Сапфо! Как от тебя оторваться мне?» С тех пор минуло полтора века, давно нет на свете Лерка, но по-прежнему кровоточит рана в душе нестареющей девушки-»призрака». И ответным горьким воспоминанием о Криле отозвалось сердце женщины-»волны» Джонамо…
Мыслелетчица прощалась с Гемой, испытывая острое сожаление, что лишь соприкоснулась с ее судьбой, а не связала себя с ней навсегда. Но долг и человеческие привязанности звали ее на Мир.
Она витала над планетой, словно пушинка, подхваченная ветром. Далеко внизу сквозь чересполосицу облаков проступало море растительности, местами изумрудно сверкавшее в лучах Яра, но
