прокладывавший себе дорогу куда стремительнее Яромира, приближался неумолимо, уже слышалось плотоядное, довольное урчание.
Инженер отчетливо понял вдруг, что это и есть его конец. Он остановился, судорожно сжал в кулаке стальное ушко фонаря и повернулся к выламывающемуся из зарослей чудовищу лицом. Взывать в безлюдные пространства не имело больше никакого смысла, оставалось только принять в неравном бою свою судьбу. Но помощь, как это ни удивительно, хотя удивляться в эти трагические минуты Яромир не был способен совершенно, к нему все же пришла.
Откуда-то сверху и сбоку налетела ястребиная белая тень и приземлилась, как Яромиру показалось, прямо на загривок смертоносного, охотящегося животного. Немедленно воздух наполнился отчаянным ревом и торжествующим визгом, мимо инженера, сшибая прочь репейники-небоскребы, будто сухие соломинки, прокатился клубок из двух сплетенных, остервенело грызущихся, воющих, царапающихся тел.
Яромир некоторое время безучастно наблюдал за борьбой своего неизвестного врага с не менее загадочным защитником, пока окончательно не пришел в себя. Теперь ему предстояло решить нелегкую дилемму. Или каким-то образом попытаться помочь правой стороне, сейчас рискующей ради него жизнью, или поступить благоразумно и бежать как можно дальше и скорее прочь от страшного места.
Бежать, однако, получалось подло, тем более что Яромир понятия не имел, куда именно. Заблудиться стоило каких-то секунд, и неизвестно еще, какая хрень будет поджидать его на пути. При сильном и храбром заступнике инженер чувствовал себя увереннее. Хотя непонятно было до сих пор, кто в схватке победит? Белая тень или желтоглазое чудовище? Если бы Яромир мог хоть что-нибудь сделать! Похвальное это желание словно бы возвратило ему способность к трезвому соображению, и даже более того, приоткрыло окошко внезапному озарению. А барабан-то! Барабан! Только недавно Волгодонский наставлял его в инструкциях. Коли увидишь опасность или какой непорядок, бери и стучи! Бери и стучи! — в подражание мэру дважды повторил про себя Яромир. Изо всех сил заколотил он в прохладную, звонкую, туго натянутую кожу инструмента-выручалочки. Дерущихся противников сразу же будто ошпарило крутым кипятком.
Желтоглазое чудовище, при дальнейшем рассмотрении оказавшееся обыкновенным тигром, что ничуть не умаляло его опасности для одинокого инженера, зафыркало, забило хвостом и с возмущенным мявом скрылось в порушенных кустах. Яромир остался наедине с белой тенью. Впрочем, Яромир признал и тень. Перед ним, насмешливо скалясь окровавленным ртом, кривлялся недавний его знакомец Хануман. Однако старые обиды нынче следовало позабыть.
— Спасибо, — единственно нашел что сказать Яромир белой обезьяне. И теперь не знал, как поступить: протянуть другу и спасителю руку для пожатия или попросту погладить животное по шерстке.
Хануман сам разрешил его сомнения, довольно, впрочем, забавным образом. Он повернулся к новому сторожу задом, приподнял пеструю юбочку, после чего оглушительно и вонюче пукнул несколько раз автоматной очередью. И тут же унесся в прыжке куда-то вверх. Яромир проводил шутника недобрым взглядом. Впрочем, взор его немедленно смягчился, ибо инженер узрел, наконец, в высоте желанную заводскую стену, до которой было рукой подать, причем по весьма удобной и просторной дорожке между рядами репейника, опять ставшими размеренно-аккуратными и никого более не теснившими. Чертыхаясь, Яромир выбрался наружу. Оказалось, возле пристройки-флигеля. Стало быть, где зашел, там и вышел. Удивительное дело, совершенно необъяснимое.
На рубероидной крыше флигеля, переливаясь жемчужной белизной в заходящем лунном свете, сидел Хануман. Теперь он внимательно смотрел на Яромира, рож не корчил, не пукал, не выкидывал непристойные фортели, не сочетал похабным образом различные части тела. Во взгляде его, тем не менее, доходчиво и без слов читалось следующее: «Что же ты, мудак такой, раньше не вспомнил про барабан!»
— Извините, я не хотел, — обратился к нему Яромир, повинно склонив голову. — Вы, безусловно, правы на сто процентов. Даже на сто пятьдесят. Мудак я и есть. Если угодно, готов публично этот факт признать.
И вдруг Хануман ему ответил. Вполне человеческим голосом, отчасти приятным для маломузыкального слуха. Хотя и с оттенком резкого вороньего карканья:
Яромир в нелепом изумлении продолжал взирать на замолчавшего Царя Обезьян, все еще отказываясь верить в то, что сейчас услышал. Разглядывание хвостатого собеседника оттого несколько затянулось и выглядело теперь неучтивым. Яромир спросил первое, что пришло на ум:
— Простите, это ваши стихи?
Хануман презрительно сощурился, но все-таки соизволил пояснить:
— У Чэн-Энь, шестнадцатый век по христианскому исчислению.
После он демонстративно отвернулся, выпрямился во весь рост, несколько раз подпрыгнул на крыше, изобразив нечто похожее на русскую плясовую, потом стремительно перекувыркнулся в воздухе, сделав двойное сальто. Затем Хануман с громким гиканьем взмыл ввысь, широко раскинув лапы, и с задорным смехом свалился в буйные заросли репейникового огорода. В них и исчез.
Выписывая ногами кривые загогулины, словно пьяный на большой дороге, Яромир возвратился в подсобку. В полной темноте кое-как отыскался стул, на него многострадальный инженер-сторож и сел. Тут его прорвало. Он грязно и смачно принялся ругаться вслух. Клял на чем стоит свет окаянного градоначальника Волгодонского (еще большего мудака, чем он сам, прости господи!), новую службу и собственную невезучесть. Неужто трудно было упредить о бесхозном тигре, разгуливающем как придется в репейниковых чащах? Мысль о чудодейственном барабане утешала слабо. Немудрено в чрезвычайных обстоятельствах и позабыть о председательских наставлениях. Встреча в кустах вполне ведь могла завершиться трагическим исходом, по крайней мере для одного из ее участников.
В казематной глухоте подсобки, однако, сидеть Яромиру вскоре стало неуютно. Ругаться надоело тоже. Такова уж его никчемная жизнь — вляпываться постоянно, тут и там, в постороннее дерьмо. На мгновение инженеру захотелось послать, подальше и тотчас, новообретенную службу, убраться немедленно из города Дорог вообще и с территории кирпичного завода в частности. Но не рискнул. Признаться честно, ночное возвращение в одиночестве через огороды показалось Яромиру предприятием опасным. Здесь хотя бы Хануман и действующий, спасительный барабанный инструмент, а на открытых просторах может поджидать его вообще неизвестно что. Яромир решил выйти на воздух. Таиться беспомощно в гордом, замкнутом мраке сторожки было жутко и плохо выносимо.
Предательская луна уже убралась за горизонт с небосклона, но, несмотря на удручающее отсутствие хоть какого света, Яромиру не в пример сделалось легче от ее заката. Царь Обезьян тоже не подавал о себе никаких знаков, однако инженер определенно чувствовал — Хануман недалеко. От нечего делать он начал следующий обход. Впотьмах, осторожным, крадущимся шагом, крепко держась правой рукой за барабан. Так дошел опять до нехорошего флигеля и раскинувшихся вдоль тропинки грядок с репьем. Малодушно отступить Яромир не захотел — вдруг Хануман наблюдает из засады, не хватало еще публично отпраздновать труса, и главное перед кем? Перед насмешником и зубоскалом. Пришлось призвать на помощь все имевшееся в запасе самообладание и отогнать прочь благоразумную осторожность. Яромир твердой нарочно поступью зашагал по просеке, стараясь не глядеть по сторонам и не дать себе сорваться на позорящий его сторожевое звание бег.
Как в небезызвестном сказании Ершова о чудесном коньке-горбунке, пострадавший инженер всю ночь ходил «дозором у соседки под забором», то бишь вокруг заводской стены, не давая себе ни минуты роздыха. Устал он смертельно, разум его терзала сонная муть, в полудреме шаг за шагом продолжал Яромир
