Впрочем, может, и не хлама, а кладезя журналистской мудрости, неважно.
— Уж я боялся, вдруг вы и не придете, — вместо приветствия поделился своей тревогой Месопотамский и пояснил: — Я, видите ли, голубчик мой, настроился нынче на откровенный разговор, в другой раз будет уже нелегко. Вообще-то это обязанность Волгодонского, я бы сказал, традиционная, но в вашем случае, пусть в роли просветителя выступит ваш покорный слуга. — Тут Евграф Павлович церемонно поклонился. — Ахмету вы не слишком доверяете, я же вижу.
— Не то чтобы… — пожал плечами Яромир, хотя не смог не признать определенного резона в словах Месопотамского.
— Иногда на пользу начать с места в карьер, но я почитаю за лучшее не слишком торопиться. Краткое вступительное слово, или собеседование, не помешает, — не без наигранной торжественности произнес Евграф Павлович, официально строгим жестом предлагая одновременно инженеру присесть. — Как вы и сами уже поняли к настоящему времени, город Дорог поселение удивительное.
— Понять-то я понял, но этим мое знание и ограничилось. Охотников давать ответы, кроме вас, не нашлось, — вроде бы и с укором ответил Яромир. Удобно расположившись на плюшевых подушках редакционного дивана, он приготовился слушать.
— И все же, несмотря на тайны и… скажем так, отклонения здешнего бытия, вы не отступили трусливо и не впали в суеверное мракобесие, даже не усомнились в собственном здравом уме? Не так ли?
— Так, так, — подтвердил инженер, желая нетерпеливо сейчас только продолжения. — Я весь внимание.
— Не думайте, будто вы особенный человек. Здесь имеет место скорее скепсис образованного индивида, чем выдающаяся заслуга. Как раз наоборот, реакция глуховского молочника Николая на загадки города Дорог менее нормальна, ибо есть продукт чисто животного свойства. А город Дорог от животного начала природы далек, напротив, потребуется достаточно развитый интеллект, чтобы понять. Допустим, у вас он развит достаточно.
— Допустим, — не стал спорить Яромир, хотя предположение редактора прозвучало для него самую малость оскорбительно.
— Тогда ответьте, по возможности искренне. Не казалось ли вам порой, будто здешние аномалии вам отчего-то давно знакомы? Как если бы пробуждали некие смутные формы вашего сознания, похожие на первичные воспоминания из детства? — Евграф Павлович продолжал все это время разговора нервно ходить по кабинету кругами, делая тонкими руками странные жесты, словно с упрямством намереваясь разорвать перед собой невидимую паутину, отчего еще больше приобретал сходство с упитанным насекомым.
— Да, такое ощущение определенно было. И теперь есть. Хотите сказать, я попал в сказку? Или в некий нарочный социальный эксперимент глобального масштаба? Где это видано, чтобы за службу сторожем платили такие огромные деньги? Уж простите за меркантильность, — недоверчиво усмехнулся Яромир.
— Все не так. То есть, все так, но с абсолютно противоположным знаком. — Евграф Павлович, продолжая ритмично описывать круги по кабинету, поднял очи горе, как бы желая подчеркнуть значимость момента. — Не сказка, и, уж конечно, не эксперимент. Вы попали в универсальную реальность! Оттого знакомую вам, что сами вы ее отчасти и создали. Как и всякий другой человек. Вопрос лишь в относительной степени участия.
— Простите мое невежество, но я ровным счетом ничегошеньки не понял. Что значит «универсальная реальность»? — Инженер ожидал сверхъестественного откровения, сошествия святого духа или, чем черт не шутит, даже признания в межпланетном заговоре. Однако разоблачения Месопотамского не произвели на Яромира должного впечатления. Он и вправду ничего не понял.
— Вы в затруднении оттого, что сказанное мной выходит за рамки пресловутой матрицы общепринятых чудес, научных и мистических, внутри коей вы адаптированно выросли. Вот если бы речь зашла, скажем, об инопланетянах или втором пришествии Христа, — словно бы прочитал его мысли Евграф Павлович. — Но вам придется привыкать к иной схеме мышления, если вы и в действительности хотите меня понять.
— Все, что угодно, — покорно согласился Яромир, интуитивно почуяв грядущий критический поворот к чему-то поистине необыкновенному. — И тем не менее, что такое «универсальная реальность»?
Евграф Павлович на сей раз не поторопился отвечать. Сделав еще несколько кругов по комнате, он остановился вдруг, будто заводной паяц, у которого распрямилась пружина. Замер в позе патетического вдохновения, воздев одну «тараканью» ручонку к небесам, то бишь к лепному потолку с амурами.
— Вы никогда не обращались к глубинному смыслу выражений «государство должно», или, скажем, «политика определяет», или «коррупция захлестнула», или вот еще — «закон вступил в силу»? Абстрагированные сущности, и в то же время им придается реальный смысл. Мы манипулируем подобными понятиями так, будто речь идет о действительных предметах и где-то наверху, над нами, затаилось то самое государство и коварно мешает нам жить, или проклинаем закон, когда он поворачивается к нам лицом. И так из года в год, из столетия в столетие человечество само создает сии универсальные тела, незримо присутствующие в нашей жизни. Создает уже потому, что огромной своей массой вырабатывает их сущностную ткань и, наделяя властью, впускает сначала в ментальную, а потом и в материальную реальность.
— Государство есть искусственное тело, знаю. Читал труды Томаса Гоббса, еще на студенческой скамье, — припомнил инженер, обрадовавшись, что услыхал от редактора Месопотамского хоть что-то смутно знакомое.
— Не то же самое. Не искусственное, а реально универсальное. Вам все знакомо в городе Дорог оттого, что образы эти давным-давно, чуть ли не с начала сознательной жизни, присутствуют подспудно в вашем уме, дорогой мой. А здесь они существуют наяву, подтверждая собой правило, что каждая мысль в конечном итоге материальна. Особенно если наличествует в миллионах головах одновременно.
До Яромира лишь сейчас в полной мере дошло. Он должен был сказать слова, выразить отношение к происходящему, быть может, удариться в метафизику или философскую цепь рассуждений. Но инженер не сделал ни того, ни другого. Помолчав некоторое время, дабы Месопотамский, зависший в неловкой паузе, отошел от патетического, пафосного настроения, Яромир спросил:
— Ну, и кто здесь кто? — даже грубовато спросил.
— Вы хорошо поняли, что я вам только что открыл? — то ли разочарованно, то ли недоверчиво обратился к нему Месопотамский.
— Да понял я, понял. Но мусолить тему нет нужды. Мое внутреннее чутье и без того подсказывает, что каждое ваше слово правда. Я и в самом деле будто бы знал это про себя заранее. Только не смог бы выразить вслух. Ибо тут действительно необходима новая мера приятия реальности. Но вот она есть. И я повторяю свой вопрос. Кто здесь кто?
Евграф Павлович, словно огорошенный неожиданной встречей в тумане путник, устало присел рядом на диване. Дивные его орехово-карие нежные глаза сделались печальными.
— Насколько для вас, голубчик мой, все просто. Не знаю, имеется ли в этом повод для радости. — Месопотамский коротко охнул, как если бы у него защемило сердце. — Кто есть кто, спрашиваете? Что же, о некоторых догадаться нетрудно. Об иных ничего вам сообщить не смогу, тут вы должны непременно сами. Однако извольте. Ахмет Меркулович Волгодонский, к примеру, — то самое Государство в его земном, реальном виде. Впрочем, его предназначение наиболее очевидно.
— Ха, странное государство получается! Шут гороховый, и вечно эти разнокалиберные одежды! Хотя и опасный шут. А может, и не шут вовсе. Я Волгодонского всегда подозревал. Но отчего он такой? — поинтересовался Яромир.
— Он такой, каким мы с вами его создали. И продолжаем создавать. Именно создавать, заметьте, а отнюдь не воображать себе. Это большая разница. Помимо нашей воли, в хаотичном подчинении обстоятельствам. — Евграф Павлович, заметив недоумение на лице инженера, вдруг спохватился: — Вы не осознали главного, а я, дурак старый, не объяснил толком. Волгодонский не один такой на свете. Как и город Дорог. У каждой человеческой общности, у каждого универсального мировоззренческого типа они принципиально иные. Иногда объединяющие вроде бы две совершенно чуждые друг другу расы, но тем не
