махрово-советский информационный стенд, на нем укрытый под стеклом номер местной газетенки. «Время не резиновое!» Ничего себе название! Яромир передернулся. Тем не менее на минуточку задержался подле. Какие-такие в городишке новости и происшествия? Газетный лист сообщал, впрочем, о самых обыденных вещах, хотя были и плохо постижимые для пришлого ума странности.
Среди объявлений о продаже яловой козы, оркестрового барабана и поповской рясы в отличном состоянии, уведомлений о концерте клубного хорового кружка на добровольных началах, заседании подсекции моделистов садовых трансформаторов и лекции по правилам пользования импортными биотуалетами помещалось нечто необъяснимое. Да и как нормальному человеку было понять следующие заметки и призывы?
«Категорически напоминаем населению в лице общественно-незанятой обывательской прослойки, что самодеятельная обезьянья травля — явление, в нашем социуме недопустимое!»
Или — еще того чище. Статья, в одну колонку, озаглавленная «Универсалии-побратимы». Первая же строчка наводила на размышления о вменяемости автора. «Намедни состоялись дружественные переговоры градоначальника Волгодонского с действующим Нефритовым Императором города Девяти Рек о переселенческом статусе невозвращенцев».
Яромир на секунду зажмурил глаза, потер ладонью вдруг намокший испариной лоб. Потом взял себя в руки, еще раз осмотрел печатный выпуск повнимательнее. Ну вот же, в левом углу! «1 апреля 20** г». Конечно, это все объясняет. Странно лишь то, что газетная бумага ничуть за прошедшие четыре года не пожелтела, скорее всего, местные шутники ее обновляют, иные же юмористические проделки измыслить, видимо, не в состоянии. С другой стороны, может, и сам стенд, и периодическое издание на нем — всего только составная часть антуража чайной, иначе сказать, «фишка» для забавы и привлечения клиентов. Наверное, так и есть, успокоил вставшие было на дыбы нервы Яромир, толкнул, взявшись за чугунное кольцо, дверь провинциального «Эрмитажа», вошел внутрь заведения.
В нос ему сразу же ударил церковно-знакомый запах. Надо же, пахло ладаном, восковыми горящими свечами, а еще немного пирогами и квашеной капустой. Вот тебе и «Эрмитаж», на старорусский манер. Интересно, чего он ожидал? Накрытых белыми крахмальными скатертями столов, скользящих с поклонами официантов во фраках, тонкой фарфоровой посуды? А на тарелках фуа-гра, омары, мусс из крабов, черепаховый суп и котлеты «де воляй»? В бокалах шампанские вина от Болинджера, вдовы Клико и Периньона?
Столы, конечно, имелись. Плюгавые кругляшки с пластиковой поверхностью «под мрамор», зато чисто отдраенные до уродливых царапин. Вокруг каждого поставленные вплотную хлипкие алюминиевые стульчики-«пидсрачники»; у стен робким строем приткнулись шаткие железные вешалки для верхних одежд, будто с шального похмелья украденные из приемной районного собеса. На полу — скользкий линолеум, призванный изображать собой наборный паркет. Отчего-то в сознании Яромира само собой возникло полузабытое слово «кухмистерская», хотя вряд ли старинное понятие это могло обозначать подобный уездный «Эрмитаж».
В помещении чайной за одним из столиков сидело несколько посетителей. Лениво оглянулись они на вновь вошедшего, и только. Забубнили, склонившись друг к дружке, что-то свое, интимное, продолжая, видимо, прерванный разговор. Яромир сел от них в отдалении, у стены, нарочно подчеркнув собственную постороннюю сущность. Не успел он как следует устроиться на жестком стуле, оглядеться, очухаться и одуматься, а уж его и позвали.
— И-и-и, любезный! Чайку попить? А может, пирогов откушаете? С бычьей печенкой пироги-то, ась? — предложил идущий сверху голос, в тональности игривого контральто, но определенно женский.
Над Яромиром возвышалась, уперев крупные крестьянские руки в мясистые бока, распорядительница кухмистерской. Бабка — не бабка, скорее баба, пожилая, мощного телосложения, курносая мещанка, в цветастом платке, завязанном корявым узлом под двойным подбородком, была она явно веселая нравом и горласто-задиристая. Однако то, что было надето на бабе, кроме расписного головного убора, вызвало у несчастного инженера состояние легкого ступора.
— Простите великодушно, вы Матрена? — вопросом на вопрос беспомощно ответил Яромир и, заметив накатившую на бабье чело легкую настороженную тень, поспешил объясниться: — Меня прислал мэр Волгодонский. А сам я с нынешнего дня новый сторож. Он сказал — вы поймете, — растерянно и путано зачастил Яромир, ему вдруг подумалось с щемящей тоской, будто он как попал давеча в театр абсурда, так до сих пор не может выбраться в нормальную реальность.
— Ой, батюшки! — Бабка Матрена всплеснула полными обнаженными руками и так притопнула ногой, что вздрогнула с перестуком вешалка у стены. — А комната давно готова! Ждет не дождется. — Она сердито вдруг посмотрела в сторону шушукающихся завсегдатаев. — С раннего утра засели, и хоть бы хны. Обалдуи. Кажный божий день этак прохлаждаются, кроме разве сенных ярмарок! Сейчас спроважу их с глаз долой, милок, а после пойдем. Уж ты потерпи, любезный. Не то, может, винца поднести?
— Пожалуй, лучше чаю, — дрогнул под внезапным потоком чужой заботы Яромир и неожиданно для себя разоткровенничался: — Мне уже подносили. Правда, пиво. Очаковское. Теремок «Любушка», у дороги.
— Ох и пострел! Везде поспел! — обрадовавшись неизвестно чему, расплылась в улыбке Матрена. — Неужто с Корчмарем выпало познакомиться?
— Не знаю, — честно сознался ей Яромир. — Ко мне вышел буфетчик, сказал, зовут Костик.
— Он самый и есть. Корчмарь, — энергично тряхнула головой Матрена, словно выиграла нелегкий спор. — А ты и вправду будешь новый сторож?
— Вообще-то я буду инженер. Моя специальность — металлорежущие станки и приборы, — несколько даже горделиво сообщил о себе Яромир. И тут же не упустил случая пожаловаться: — Инженер, а записали в сторожа. Сам не пойму, как так вышло. Обидно.
— Чего же обидно? — удивилась бабка Матрена. — Сторож, почитай, у нас в городу из первых и многоуважаемых будет. Большой человек, с которой стороны ни глянь.
Было совершенно непонятно, бабка Матрена утешительно и беззлобно шутит или, напротив, нарочно и унизительно издевается. Однако Яромир решил ничего на свой счет пока не замечать и не принимать, но и версии о «большом человеке стороже» он не поверил ни на грош.
Тем временем бабка Матрена смоталась в спешке за декоративную, увитую плотно, без зазора, сизо- зелеными лианами перегородку, предположительно отделявшую обеденный зал от кухонного помещения. На столике скоро возникли умеренно-насыщенный чай в толстой белой чашке, неустойчивой на пудовом блюдце, кошмарная литого хрусталя сахарница, схваченная с боков хромированной лентой, а к ней мельхиоровая ложка с гербом Советского Союза, еще две ископаемые баранки, сиротливо лежавшие на дне массивной, гнутой лебедем, конфетницы. Матрена немедленно удалилась прочь, подняв чувствительный ветерок пышной длинной юбкой своего бального корсетного платья, в блестках серебряного стекляруса и в черных кружевах, слегка отдававшим дань стилю, принятому среди статистов захолустной областной оперетты, и чуть не доведшим бедного инженера до заикания.
Сразу же до Яромира донеслась приглушенная нарочно перебранка между бабкой и завсегдатаями- посетителями, которые никак не желали уходить. Однако, услыхав громовой шепот Матрены насчет нового сторожа, сидельцы поклонились в его сторону, действительно с изрядной долей почтительного уважения, и тихонько стали сниматься с нагретых тощими задами мест. Бабка Матрена стояла у них над душой, чтобы не слишком мешкали.
Яромир от некоторого стеснения хлебнул машинально чаю, даже не подсластив. И очень зря. Чай оказался жгуче-горячим и мерзостно-вениковым одновременно. Положительно, Яромиру захотелось плюнуть обратно в чашку. «Настоящий брандахлыст!» — выругался он про себя, снова заподозрив бабку в нарочном насмехательстве. Но Матрена и сама уж кинулась к нему.
— Что же ты, родной?! — заголосила она в неподдельном расстройстве. — Поди, хватил от вершка? А духу сначала выйти надо-ть! Эх, беда!
Бабка сунула в ядовитый чай мельхиоровую ложку, поболтала ею туда-сюда, бормоча при этом — то ли бранные слова, то ли доморощенные наговоры, потом позволила:
— Теперь-то можно, милок. Я, дура старая, упредить забыла. — Матрена пододвинула поближе сахарницу и «лебедя» с баранками. Затем как бы просительно сказала: — Кухню только, е-тить, запру, и пойдем. Ты уж потерпи.
