бы всех присутствующих в пивной, сразу сделал следующий шаг, не желая задерживать долее.
Яромир остался у стойки. Что-то он ел, что-то пил, обстоятельства последовавших за смертью Майи часов не желал замечать, и часы эти проходили мимо него. Только с уходом последнего посетителя — отмеченным для себя пределом — Яромир позволил своему «Я» очнуться и оглядеться. В пивной их осталось двое, сам господин заводской сторож и Корчмарь. Демонический бармен стоял с хозяйской стороны, широко опираясь кулаками на цинковую окантовку, вовсе с видом негостеприимным, и вопросительно-раздраженно смотрел на Яромира. За его спиной, с живописного панно, ухмылялась дегенеративно-принужденно девушка с дубинообразной косой.
— Ну? — первым прервал тягостное молчание бармен.
Яромир не выдержал его пристальный взгляд, да и кто бы выдержал? Проглотил ледяной комок в горле, в ничтожестве своем принял позу трепетного смирения и, пытаясь найти верный тон, спросил:
— Глубокоуважаемый господин Корчмарь, простите мою бестактную и неуместную навязчивость. Вы — Смерть?
— Ты бы еще поклонился в землю! — огрызнулся Корчмарь, хотя и было заметно — глубокоуважаемый господин польщен и доволен — значит, тон выбран верно. — Сообразил наконец. Прежний прохвост Доктор — тот оказался догадливее тебя. И дальновиднее, коли драпанул из города на второй же день, как пошел снег. Ну, ты и сам об этом знаешь!
— Многоуважаемый господин… — начал было Яромир следующую фразу, но договорить не успел.
— Вот чего не терплю, так это раболепия. Я здесь слуга, а ты вроде посетитель. Поэтому останемся друг с другом на «вы», и более ничего не надо. Как прежде. И не зли меня. То есть, не злите. — Корчмарь засмеялся оговорке, ехидно в свой адрес, будто бы явился прежний демонический бармен Костик, а по существу так оно и было.
Яромир кашлянул смущенно. Но и почувствовал облегчение — не то чтобы отношение его к Костику вернулось в давнишнее русло, об этом не могло идти и речи, — зато смертоносную чашу сей час бармен ему подносить явно не собирался, уже неплохо.
— Вы думаете, наверное, что я самонадеянная дрянь? — Яромир бестолково крутил в руках пустую пивную кружку, спросил же для порядку, чтобы устранить неясность между собой и барменом. Справедливости ради надо признать — Костик ни разу за прошедшее со дня катастрофы время никак не выразил инженеру неудовольствия или осуждения, хотя видались они не однажды. — Режьте правду-матку, я стерплю. Тем более, от вас.
— Я думаю, вы — Иван-дурак, — ответствовал ему Костик, растянув лукавый рот в сардонической ухмылке. — Который из сказки.
— Не понимаю, с какой стати? — Яромир несколько обиделся. Надо же, решился открыть душу Смерти, а в результате над ним же издеваются. Сволочь все же Корчмарь, ни на грош нет в нем благочиния, приличествующего той страшной универсалии, кою он призван отображать.
Костик забрал у него из рук пустующую бесполезно кружку, подставил ее под кран, к счастью левый, оделив негодующего инженера новой порцией темного крепкого пива, — отменный английский портер, между прочим.
— А с такой стати. Живут себе люди и живут. Здесь, у нас; и у вас, там. Помирают, естественно, и рождаются. Кабы не рождались, к чему тогда Смерть? Мне без жизни нельзя, пропаду. Получается: диалектический дуализм. Впрочем, сие есть лирическое отступление. — Костик хмыкнул, подумал немного, после подал инженеру в корзинке сушеных баранок, густо обсыпанных крупной солью. — Закусывайте без стеснения… О чем бишь я?
— О диалектическом дуализме. Чем больше жизни, тем больше смерти. К вашей выгоде, как я понимаю, — жадно ухватив соблазнительную верхнюю сушку, произнес Яромир.
— Бог с ним, с дуализмом, хотя и он важен. Что же касается народного героя Иванушки-дурачка, то вы, несомненно, таковым являетесь по существу. — Корчмарь заговорщицки прищурил левый глаз. — Приходит однажды в город человек. Так себе, снулая рыбешка, ищет омут, где глубже и тише. Парень, в общем, неплохой…
— Только ссытся и глухой… Я понял мнение о себе, можете не продолжать на этот счет, тем более, вы правы, — откровенно признался Яромир, хрустя стеклянным тестом баранки, отчего речь его стала слегка неразборчивой.
— Я и говорю. Иван-дурак. Честный, хороший, но уж очень непоседливый. С инициативой. Но это бы полбеды. Да вот несчастье — дурак совсем. Впрочем, в сказках так и положено. И конечно, шило в одном месте покоя не дает — надо за чудом идти! Чудо как раз поблизости имеется. Вдобавок толкает его в бок умник, а по сути, еще больший дурак: сходи да сходи! — Корчмарь многозначительно посмотрел на инженера: — Вы понимаете, кого я имею в виду. Умник оттого, что вовремя смылся. Иванушка, тот, само собой, остался.
— Допрежь меня, как я понимаю, правило нарушали лишь гении. А я — посредственность, которая ежели что значимое сотворит, и то по глупости своей. Анастас на давешнем собрании об том прямо сказал, — насупившись от неприятного воспоминания, процедил сквозь зубы Яромир.
— И правильно сказал. Гении, те знали, зачем лезли на рожон. Удачно, не удачно, вопрос второй. И выясняли заранее: где да как. Вы же, простите, оттого Иван-дурак, что не зная броду сунулись даже не в реку бурную, а вплавь, да голышом преодолевать штормовой океан. Вас и потопило у самого берега. А вместе с вами и чудо ко дну пошло!
— Я как лучше хотел, для всех! — в сердцах выкрикнул лепетное оправдание инженер, аж самому стало неловко от пафоса ситуации.
— Естественно. Чтобы дурак, да не хотел, как лучше! Про благие намерения, небось, слыхали? И куда они ведут, знаете тоже? Ну и полно чушь молоть! — обозлился вдруг Костик.
Это выходило уже опасным. По крайней мере, Яромиру так показалось. Мыслительный его аппарат — посредственных способностей или нет, в данном случае маловажно — отказывался до конца воспринять тот плохо доступный пониманию факт, что говорит он сейчас с самой Смертью. Будто бы происходящее с ним было не наяву. Но мощный инстинкт жизненного сохранения заставил его несколько придержать язык.
— Извините великодушно, сердить вас не хотел. Юродствовать, впрочем, тоже, — без самоуничижения, но со спокойной серьезностью попросил инженер прощения. — Что же теперь делать прикажете?
— Ничего. В том смысле, что я вам приказывать не могу. Разве в последний путь, но это не сейчас произойдет. А когда — не спрашивайте, все равно не скажу! Ищите дорогу самостоятельно. Оттого и город наш городом Дорог называется. Вдруг ваша прежняя дурость, да помноженная на нынешнюю, глядишь, друг дружку истребят. И дело поправится. Хотя, что я говорю? Вы понимаете, болван этакий, что мир здешний до гибели довели?! — Синие очи демонического бармена метали теперь огненные молнии неудержимого и беспомощного гнева. — Сто мудрецов столь много бедствий не измыслят, сколь один глупец по случаю сотворит! Вы же аннигилировали оба принципиальных начала для здешних, городских универсалий — небесное и земное. Теперь на нас идет тьма. И смерть Майи — лишь эпизодическое следствие, причем не самое страшное!
— Так что же делать?! — с не меньшим отчаянием возопил Яромир, адресуясь не столько к Костику, сколько в окружающую его пустоту.
— Не знаю я. Не случалось у нас прежде такого. — Костик устало потупился, ухмылка пропала с его губ. — Делайте, что хотите, хуже не будет. Только об одном прошу, делайте, хоть что-нибудь! К Двудомному сходите, что ли?
— Зачем к Двудомному? — удивился инженер. Какой спасительный совет мог подать ему станционный смотритель и колокольный звонарь, тишайший Морфей Ипатьевич? — Может, и схожу. Если одно мое предприятие не выгорит. Причитается с меня три пятьдесят?
— Как всегда. Возле чайника положите, — нехотя буркнул Костик и направился под расписную иву, в подсобное помещение.
Но Яромир его так просто не отпустил.
— Зачем вы спасли Ханумана? — крикнул он бармену в удаляющуюся спину.
Костик замер в темном проеме, будто размышлял — удостаивать откровенностью или нет. Потом все же обернулся:
