не решатся. Лучше бы, конечно, иначе. Да-с, лучше. — Ахмет Меркулович столь рьяно затряс головой, что цветной его колпак съехал на одно ухо.
— Что же, спасибо. — Яромир сунул тетрадный лист в задний карман джинсов, однако заботливое действие его было излишним: адрес он запомнил раз и навсегда наизусть.
Весь разговор с Волгодонским господин сторож простоял посреди комнаты на ногах — мэр не предложил ему сесть, да и некуда особенно было. Теперь же Яромир не знал, как тактичнее ему удалиться. Просто повернуться и уйти казалось невежливым, протягивать на прощание руку Ахмету Меркуловичу он остерегался: вдруг Волгодонский не подаст в ответ свою? Требовалось произнести некие слова, но какие именно? Все же слова пришли сами собой. Словно бы без участия его разума и желания, как если бы на их произнесение кто-то сподобил Яромира свыше.
— Ахмет Меркулович, вы держитесь! Ради всех нас! Умирать вам никак нельзя! — возбужденной скороговоркой зачастил он, с внезапным ужасом осознав, что произойдет, если захворавший мэр и впрямь отправится на кладбищенские линии к Гаврилюку. Какому именно государству тогда придет конец? — Пожалуйста, соберитесь с силами, — чуть ли не со слезами взмолился он перед Волгодонским. — Я уж постараюсь, чтобы как можно скорее обернуться. Нужно вам потерпеть.
Вместо градоначальника ему неожиданно ответил все еще сидевший стеснительно в уголке на кровати Николай:
— Езжай, не бойся. За ответственным товарищем я пригляжу. Как за дитем родным ходить буду. — Водитель молоковоза, преодолевая врожденную опаску перед загадочной личностью мэра города Дорог, погрозил заскорузлым пальцем Волгодонскому: — Не думайте даже помереть, не то не посмотрю, что вы есть начальство, — шею намылю.
Ахмет Меркулович устало и покорно сомкнул воспаленные веки, он был согласен и на намыленную шею, лишь бы дотянуть до возвращения спасательной экспедиции, затеваемой господином заводским сторожем.
— Пусть так и будет, — постановил своей волей Яромир. — Господин мэр отныне на твоем попечении. Но прежде сделай еще одно дело. Для меня лично.
Николай, словно пограничная собака в ожидании команды дрессировщика, посмотрел на господина сторожа долгим преданным взором. В котором будто бы читалось: «Ты думаешь, Николашка всего-навсего простой водила? Так-то оно так. Но и с понятием: кому служить и когда. Приказывай, я повинуюсь. Потому как ничем иным теперь полезен быть не могу».
— Отвези меня завтра с утра пораньше на вокзал. И не в Глуховск к электричкам, а в областной центр. Я знаю — до Смоленска полных сто верст будет, но мне так спокойней, — озвучил свою просьбу- приказ Яромир.
— Свезу, дело обычное. Но коли до необычного дойдет, то и за монтировку возьмусь. В самый раз. Нынче много всякой погани шастает. — Николай сплюнул с отвращением на пол, однако спохватился, стыдливо затер неаккуратный свой плевок ногой в стоптанном сапоге.
— Потому и прошу. А мне выдай гаечный ключ, да поувесистей. Тоже в самый раз будет. На всякий случай, — поддержал его воинственный пыл Яромир. — Завтра на площади, в шесть часов. До встречи… И вы прощайте, Ахмет Меркулович.
— До свидания, — поправил его Волгодонский. В этот момент он с опаской наблюдал за манипуляциями водителя Николая, тащившего из-под начальственной кровати полную утку.
Яромир вышел на площадь. Постоял немного, бездумно глядя на заколоченные окна «Эрмитажа», потом рассеянный взор его обратился к свежему газетному листу, вывешенному на информационном стенде. Передовая статья, озаглавленная «Да здравствует Дворцовое побоище!», привлекла к себе его внимание. Так и есть — в подробностях данный пересказ бесовского происшествия в «Эрмитаже». Финальный призыв был неплох: «А не пришло ли Время гражданам города загнать чертей в самый глубокий омут!?» В качестве руководителя-экзорсиста предлагался уместно Анастас Гаврилюк. Пусть тоже делом займется, не все ему чужими руками бутылки с горилкой распечатывать — подумалось кстати Яромиру. Хотя куражиться над личностью Гаврилюка он не имел в виду.
Нынче предстояло господину сторожу еще одно немаловажное дело. А именно — встреча с Митенькой Ермолаевым-Белецким, незапланированная и как идея возникшая спонтанно. Где искать почтмейстера, долго раздумывать не пришлось: день воскресный, стало быть, Митенька или копается в заснеженном огороде с новой блажью — высаживает кусты морозостойкого лавра, или сидит в доме, по уши погруженный в очередную реконструкцию.
Обе версии Яромира, однако, оказались несостоятельными. То есть, в пределах закрепленного за ним частного владения Ермолаев-Белецкий присутствовал, но не возился ни с лавром, ни с чернильной работой, а напротив, предавался отдыху в компании как раз с главным редактором Месопотамским.
Когда Яромир без спросу и без стука — ему теперь это было позволено — вступил внутрь веранды- кухни, отдых претерпевал стадию самого своего разгара. На столе раскинулись вольно по газетным листам варенная в мундирах, почерневшая мерзлая картошка и нарезанная грубыми ломтями синюшная селедка, перемежавшаяся золотистыми пятнами мелких луковых колечек. В лубяном кузовке с откинутой крышкой искрилась крупными кристаллами поваренная соль, а в самом центре на почетном месте подтекала мутной сивушной слезой бутылка с водкой-экстра из запасов Луки Раблезиановича — та еще отрава, иначе и не скажешь.
— Хлеб да соль, — поприветствовал хозяев застолья Яромир. — Прощения прошу за внезапный визит. Незваный гость хуже… — Тут он замешкался, поминать татарина, в свете сегодняшней заботы Басурманина, показалось ему непорядочным.
— Хуже палача на исповеди, — подсказал ему Митенька и широким гостеприимным жестом выудил из полной раковины стакан, посмотрел, неодобрительно шевеля усами, на свет, хмыкнул: — Присаживайтесь к угощению, будем рады.
Евграф Павлович, в противоположность приятелю, никакой особенной радости не высказал, с сомнением покосился на полупустую бутылку. Не тут-то было, Яромир знал, куда шел! Немедленно из карманов его меховой куртки на белый свет были явлены щедрый кусок телячьей колбасы и не менее щедрые ноль-семьдесят пять любезного его сердцу крымского марочного портвейна. Зря, что ли, сделал он крюк, заглянув к Фиме Степанчикову, а уж портвейн выдала Нюшка под самое честное слово к вечеру не напиться вдрызг.
— Градус понижать не к добру, — прокомментировал явление портвейна редактор Месопотамский, облизывая с плотоядным предвкушением потрескавшиеся губы. — С другой стороны, мешать еще хуже выйдет. Поэтому предлагаю сперва покончить с начатым, а после уже и заполировать.
Митенька, нарезавший в этот момент зазубренным истонченным ножом привнесенную в общий котел «телячью особую», согласно кивнул.
— Вы не беспокойтесь, на водку я не претендую. В буфете станционном с утра повстречался мне Мурза. С можжевеловкой. А дальше — вы сами понимаете. Насилу в чувство пришел. Так что лучше я портвейн подожду. — Яромир скромно подсел к столу, от селедки и картофеля в мундире не отказался, хотя более уместным подношением сейчас для него вышла бы хорошая доза обыкновенного аспирина.
Разговор шел необязательный и «проходной». Как это бывает, когда есть о чем насущном порассуждать, но рассуждения сии могут с ненарочной обидой затронуть кого-то из присутствующих, в данном случае персону господина сторожа. Происшествие в «Эрмитаже» не давало покоя особенно Евграфу Павловичу, но расспрашивать о подробностях Яромира он не решался, то ли опасаясь навести на болезненные воспоминания, то ли, наоборот, выслушать нелицеприятные замечания в адрес отсутствовавших и неучаствовавших. Когда дело дошло наконец и до крымского марочного, Яромир приступил к делу, ради которого и осмелился побеспокоить своего ученого соседа.
— Отбываю я завтра, рано поутру, — сказал он и замолчал, выжидая, какой эффект произведут на застольников его слова.
Эффект получился подобен внезапному разрыву емкости с перестоявшей брагой. Одновременно мгновенный испуг и непонимание свершившегося события, сменяющиеся секунду спустя досадой на напрасный расход драгоценной жидкости и невольным восхищением от ее бесспорного хмельного качества.
— Что вы? Зачем вы? Отчего вы? — Отрывистые эти вопросы вылетали очередью из уст
