ног. Только когда заделал «пробоину», обнаружил исчезновение жены и соседа.
— Вы не думайте, Сергей Прокофьевич, ничего плохого мне в голову не пришло, — смущенно оправдывался Леня. — Просто растерялся: где вы можете быть ночью и в такую погоду?..
Жена не слышала его объяснений, она заснула прямо на мокрых простынях, при ярком свете каютного плафона. С лица ее исчезла страдальческая гримаса, черты его сгладились, просветлели, и она снова очень напомнила Урманову Кармен.
— Мы теперь на всю жизнь вам обязаны, — продолжал говорить старший лейтенант. — Адреса у нас пока нет, но когда у нас будет дом, двери его открыты для вас, как для родного… Знаете, у меня в чемодане есть бутылка спирта. Вы пьете спирт?
— Приходилось, — усмехнулся Сергей.
— Давайте по такому случаю…
Спать они так больше и не легли. Захмелев, летчик порозовел и перестал обращать внимание на качку. Под скрип и скрежет старого теплохода он рассказывал о детстве, которое прошло в таежном сибирском селе.
— Представьте, самолеты я видел только в кино, а чуть ли не с пеленок решил стать летчиком. В школе налегал на математику, физику, астрономию. Вступительные экзамены в Ейское авиационное училище сдал на пятерки… А какое чувство я испытал, когда первый раз взлетел в небо, мне и не пересказать. Два раза в жизни я был так идиотски счастлив, в тот раз и еще когда Алла, — он нежно поглядел на спящую жену, — согласилась выйти за меня…
Урманова хмель не брал. Он слушал откровения старшего лейтенанта Лени и в глубине души завидовал ему. Парню лет двадцать пять, не больше, а у него все уже устроено как надо. Любимое дело, красавица жена, похоже, кого-то третьего ожидают в недалеком будущем… «А у тебя, — иронизировал он над собой, — у тебя виски седеют, и до сих пор ни кола ни двора. И вряд ли когда-нибудь заведешь семью, потому что уводят невест из-под твоего носа другие. Хотя, шалишь, счастливый Леня, что касается любимого дела мы с тобой потягаемся! Не знаю, кем ты будешь в мои годы, но крейсер приравнивается к пехотной бригаде!»
— Вы, случаем, не вертолетчик? — спросил он растрогавшегося попутчика.
— Нет, я морской разведчик. А что?
— Взял бы на свой крейсер, у меня будет палубный вертолет, — не выдержав, похвастался Сергей.
— Так вы командир крейсера? — округлил глаза старший лейтенант. — А я с вами этак вот запросто…
— Бросьте условности, Леня, — усмехнулся Сергей.
Качка между тем заметно приутихла, теплоход перестал стонать и жаловаться на старость, слышен стал мерный шум машины, который раньше забивался скрипом и скрежетом.
— Похоже, прошли Киик-атламу, — сказал Урманов, отшторивая иллюминатор. — Скоро и Феодосия.
За круглым стеклом занималось серое дрожащее утро. Возле борта мирно колыхались зыбкие валы, растерявшие неистовую свирепость.
Небо было хмурым, но среди свинцовых туч белесыми озерками маячили первые прогалины. За кормой теплохода на воду садились чайки.
— Если чайка села в воду — жди хорошую погоду, — сказал Леня.
Еще через час «Петр Великий» пришвартовался к внутренней стенке Широкого мола Феодосийской гавани.
Подали трап, и на берег жиденькой цепочкой потянулись измученные качкой пассажиры.
Палубная команда теплохода спешно вооружала пожарные шланги для окатывания водой коридоров и надстроек.
А в трехместной каюте разыгрался новый акт маленькой драмы. Алла наотрез отказалась плыть дальше на теплоходе.
— Лучше пешком по берегу пойду, — заявила она. — И детям закажу подальше держаться от моря…
На прощание молодая женщина так крепко поцеловала Сергея в губы, что у него перехватило дыхание.
Глава 15
Среди ночи «Новокуйбышевск» миновал Багамские острова. Татьяна сожалела, что не удалось увидеть их, уж очень завлекательно звучали названия: Эльютера, Нью-Провиденс, Андрос, Большой Абако… Веяло от них романтикой Стивенсона и Джозефа Конрада.
Масла в огонь подлил Ян Томп своим рассказом о рыскавших в этих местах корсарах, пиратах и флибустьерах с «Веселым Роджерсом» — флагом с черепом и перекрещенными костями — на мачтах кораблей.
Запомнилась Татьяне байка о некоем Гаспарилле, который дерзко грабил испанские купеческие галеоны, набитые золотом и серебром. Гаспарилла был умен и удачлив, потому долго оставался безнаказанным, пока губернаторы американских колоний не назначили за его поимку мешок золотых дублонов, равный весу его буйной головы. Это добавило прыти испанским капитанам, они стали еще усерднее охотиться за неуловимым флибустьером. И вот однажды отвернулось капризное счастье, в Мексиканском заливе его настигли два военных корабля. Отчаянно дрались «джентльмены удачи», не желая болтаться на реях в королевских ошейниках, их меткие залпы изрешетили паруса и борта преследователей. Но силы были неравными, после двухчасового боя корабль Гаспариллы на полном ходу зарылся носом в волны и был проглочен пучиной.
Победители же взяли курс на Сант-Августин во Флориде, где рассчитывали получить обещанный презент. Каково же было их удивление, когда, принявшись шпаклевать пробоины, они обнаружили в некоторых из них золотые и серебряные слитки! Видимо, у флибустьеров кончился запас ядер и они бросали в раскаленные жерла пушек драгоценную добычу.
«Там, где блещет золото, всегда рекою льется кровь, — утверждает старинная мексиканская песня. — Золото и кровь всегда рядом, как любовь и ненависть, как добро и зло, как жизнь и смерть…»
Томп пропел этот куплет по-испански, а уж после перевел на русский язык. Татьяна знала, что механик больше года провел на Кубе, помогал бывшим бородачам-барбудос осваивать судовые двигатели.
— В Гаване у меня много друзей, — говорил он Татьяне. — Я вас с ними обязательно познакомлю.
— Только друзей? — с улыбкой взглянула на него Татьяна. — А мне говорили, что на Кубе очень красивые девушки.
— Самые красивые девушки на острове Сааремаа, — смущенно улыбнулся Томп.
Утром в лазарет к Татьяне заглянул второй помощник Рудяков. Дня два назад она сняла секонду швы и вместо повязки пришлепнула круглую наклейку. Сегодня она убрала и наклейку, внимательно рассмотрев синевато-розоватый шрамчик на тыльной стороне ладони Рудякова.
— Вы не находите, доктор, — игриво подмигнул ей секонд, — что мой шрамчик напоминает след поцелуя? Всю жизнь он будет памятью о вас!
— Только не сознавайтесь своей жене, Марк Борисович, — усмехнулась Татьяна.
— Ей говори не говори, все равно будет ревновать даже к мачте! отшутился он.
— Ревнует — значит, любит.
— Жена — мой главный выигрыш в жизненной лотерее, — сказал Рудяков, обретая свой всегдашний невозмутимый вид.
Выпроводив пациента, Татьяна раскрыла взятую из судовой библиотечки книгу — томик стихов Николаса Гильена, открыла на заложенной бумажкой странице.
