— Что он сказал? — не поняла секонда Татьяна.
— Он говорит, что мы встали в очередь к причалу, а пока будем загорать здесь, на рейде.
— И долго?
— Трудно сказать, — наморщил нос Ян. — Смотря сколько судов стоят сейчас под разгрузкой. У кубинских товарищей свой взгляд на некоторые проблемы. Они не спешат механизировать погрузочно- разгрузочные работы, чтобы занять побольше людей, дать им, как говорится, кусок хлеба. Революция у них молодая, проходит через болезни роста…
Часов в шестнадцать небо стали обкладывать невесть откуда взявшиеся грязно-серые облака, а чуть погодя хлынул тропический ливень. Он хлестал всего несколько минут, но успел остудить раскалившиеся на солнце судовые надстройки. Так же неожиданно, как и появились, облака растворились, и небо вновь засияло голубизной, по нему величаво катилось к волнам приостывшее солнце.
После ужина собрались на общесудовое совещание. В просторной столовой было прохладно, кондиционер трудился исправно. Ему помогали два больших вентилятора, закрепленные на подволоке, нагнетавшие в помещении легонький приятный ветерок.
— Поздравляю вас, товарищи, с благополучным прибытием, — сказал капитан Сорокин. — За кормой почти шесть тысяч миль, три недели плавания через Атлантику. Каковы же итоги? С погодой, надо сказать, повезло, она нас баловала. Механизмы работали надежно, груз доставлен в сохранности, все мы, — капитан сделал паузу и глянул на сидевшую во втором ряду Татьяну, — все мы живы-здоровы. Осталась разгрузка- погрузка — и айда дальше!
После капитана выступил помполит Воротынцев и подвел итоги соревнования за первый отрезок рейса. Под бурные аплодисменты «маслопупов» и шики недовольных вымпел победителя вручили второму механику Яну Томпу.
— У меня есть предложение, товарищи! — утихомирив аудиторию поднятой вверх рукой, сказал Томп. — Давайте передадим все наше сэкономленное топливо кубинцам! В порядке социалистической взаимопомощи!
— Было бы чего «перетавать купинсам», — передразнил его кто-то. — Это же капля в море.
— Для них каждая капля — капитал! У них экономическая блокада, покосился на крикуна Томп.
Первый помощник растерянно смотрел на капитана. Тот неторопливо поднялся из-за накрытого красным сукном стола.
— А ведь мысль очень правильная, — сказал Сорокин. — Когда-то и у нас каждый вагон угля, каждая тонна нефти были на вес золота. Думаю, в пароходстве нас поддержат…
После собрания в коридоре капитан тронул Татьяну за локоть.
— Ну что, доктор, к санитарной инспекции готовы?
— Вы же сами говорили: в экипаже все живы-здоровы, — улыбнулась она. — Только вот долго ли без дела простоим? Кто-нибудь может и расхвораться со скуки.
— Ничего, доктор, ваш капитан, чай, не первый год торчит на мостике. Утром спущу катер и пойду к портовым властям улаживать наши дела. Яна Томпа возьму с собой, у него здесь немало знакомых.
Назавтра возле борта затарахтел движок катера, по трапу в него спустились одетые в форменные рубашки с погонами капитан и второй механик.
— Привезу вам гостинец, доктор! — махнув Татьяне рукой, пообещал Ян.
Возвратились они на судно перед ужином, оба слегка навеселе, в руках у Томпа белел объемистый бумажный сверток.
Вскоре механик постучался в дверь лазарета.
— Презент специально для вас, — сказал он, кладя на стол два больших кокосовых ореха.
— Спасибо, Ян, — зарделась Татьяна. — Я даже не представляю, что с ними делать.
— Расколоть и выпить сок или натирать им лицо перед сном, говорят, кокосовый сок хорошо освежает кожу.
— А вы сами пробовали? — улыбнулась она.
— Мою дубленую шкуру уже ничто не размягчит, — рассмеялся Томп, потом, спохватясь, вынул из кармана два письма: — Это вам еще один подарок.
Татьяна схватила конверты и умоляюще глянула ему в лицо. Поняв, Ян торопливо вышел.
Отец писал, что Димка вернулся из Куйбышева повзрослевшим и окрепшим, теперь гарцует во дворе с московскими приятелями. На свадьбу племянника Игорехи отца приглашали, только приболел он в ту пору, оттого и не поехал. Невеста работает на заводе вместе с Павлом…
Другое письмо было от Ильи, послано оно было гораздо раньше отцовского. «Ты очень правильно поступила, что ушла в загранплаванье, писал бывший муж. — У тебя теперь есть возможность подумать обо всем, что произошло, и понять, что примирение — единственный путь к счастью нашего сына…»
Татьяна прочла письмо до конца лишь потому, что в конце листочка синели крупные Димкины каракули: «Мне у папы хорошо. Мамочка, я тебя очень-преочень люблю!» В порыве нежности она осыпала сыновние каракули поцелуями.
Спустя неделю «Новокуйбышевск» ошвартовался к одному из причалов порта, и на его палубе появились веселые кудрявые мулаты. Началась неторопливая разгрузка.
Стивидор, молодой парень в зеленой, выцветшей на плечах от пота гимнастерке, которого все называли по имени — Армандо, прилично владел русским:
— Коммерческий техникум, Ленинград, — любезно объяснил он Татьяне. Корабельный врач его явно заинтересовала, он часто стал попадаться Татьяне навстречу. — Если вам покрасить волосы, вы станете настоящей испанкой, польстил ей Армандо.
— Мне больше нравится быть русской, — улыбнулась Татьяна.
— Среди русских женщин тоже много настоящих красавиц! — показал ей все тридцать два перламутровых зуба стивидор.
Татьяна отметила, что почти все кубинцы большие любители поговорить. Стоило обратиться к любому из них, как он прекращал работу и охотно вступал в беседу. Исправно помогал общению докеров с экипажем «Новокуйбышевска» дождь, который ежедневно во второй половине дня прогонял всех с палубы.
Кубинцы собирались в судовой столовой, откуда-то появлялась видавшая виды гитара, ее сообща настраивали, и молодой гортанный голос заводил:
Беса ми, беса ми мучо,
Комо си фуэро еста ноче ла ультима бес…
Песню подхватывали остальные, притопывая в такт, в столовой затевался маленький концерт художественной самодеятельности.
Но ливень быстро прекращался, жаркое солнце выпаривало натекшие лужи, и смуглолицые докеры неохотно принимались за работу.
Где бы ни находился человек, мыслями он всегда дома, потому такими родными показались Татьяне серые воробьи, порхающие на кран-балках, захотелось подержать на ладони одну из шустрых пичуг. Только позже, приглядевшись внимательно, она установила, что у здешних воробьев более длинные хвосты.
Следующим утром на причал выкатился обшарпанный зеленый «форд» и огласил округу длинным веселым «бип-бип».
— А это — третий презент, — сказал Татьяне Ян Томп. — Мой добрый приятель компанейро Хименес Риверо покажет вам Гавану.
— Что ж вы меня не предупредили, Ян! — засуетилась Татьяна. — Я же не одета как следует…
— Здесь не приняты шикарные туалеты, этот сарафан вам очень к лицу.
Все же она спустилась в каюту, переменила сарафан на яркое ситцевое платье.
— Естой контента де верли, сеньора! — приветствовал ее худощавый кубинец, открывая дверцу машины.
— Хименес говорит, что рад вас видеть, — перевел Ян и представил спутницу.
— О, Татиана! — сверкнул жемчугом зубов Хименес. — Бьена имья!
— Компанейро Риверо демонстрирует свои познания в русском языке, похлопал его по плечу Ян. — Я пробовал его учить, но полиглот из него не вышел.
— Муи бьен, ир аль фондо![1] — дружески ткнул Яна кулаком в бок
