галстуком. Учтиво со всеми раскланялся, поблагодарил за оказанную честь.
Капитан толкает меня в борт и шепчет; «Давай-ка, чиф, блесни воспитанием, покажи его сиятельству нашу посудину».
Представился я графу и повел его от кормы к носу, грузовое вооружение показываю, лебедки, трюма, шлюпки-плотикы. А он слушает, головенкой кивает, делает вид, что ему все это интересно, сам все время странно на меня посматривает, словно признать во мне кого-то пытается. «Нет, думаю, — ваше сиятельство, отец мой, питерский пролетарий, в холуях у тебя не служил».
Показал ему палубу, пригласил вниз. Он руками замахал: «Нет, говорит, — господин капитан (он меня все время капитаном навеличивал), вниз-то я, может, и спущусь, а вот обратно меня придется на горбу поднимать».
Коли так, благодарю гостя за внимание, а он просяще складывает холеные ручки и молвит: «Капитан, хоть я и граф, мне очень неудобно, только не исполните ли мою маленькую просьбу? Нельзя ли на вашем пароходе отведать борщеца русского? Настоящего, с капусткой и сальцем, с овощной зажарочкой, с чесночком и перчиком!»
На обед у нас как раз был борщ, правда, украинский. Сообщаю об этом гостю, тот закивал обрадованно: «Спасибо, похлебаю с превеликим удовольствием!»
Только, говорю, придется спуститься в кают-компанию. «О! — восклицает граф. — За борщом я хоть в преисподнюю! Не соблаговолите ли только подать к этому борщу ломоть ржаного хлебца да ржавенькую селедочку?»
Заявились в кают-компанию. Буфетчица там не шибко проворной была, вроде нашей Лиды, не предполагала, что будет столоваться граф, думала, торопится кто-то из своих в город. Хлеб казенными ломтями накромсала, селедку даже зеленью не приправила. Пришлось мне самому поухаживать за гостем. Человек он был не бедный, но, представьте, доктор, было у меня такое впечатление, что кормили мы безработного, у которого давно крошки хлеба во рту не было. Таких в Касабланке хоть пруд пруди. Лежат на скамьях в скверах, слоняются по улицам в надежде что-нибудь заработать…
Граф выхлебал всю тарелку до дна, съел несколько ломтей хлеба, большую селедищу. Я даже побоялся за старика, ведь жарища на улице, обопьется теперь до коликов. Предложили ему еще второе: макароны по-флотски. «Благодарю покорно! — отвечает. — Я этим борщом всю неделю сыт буду».
Выбрались на палубу. От борща гость отяжелел, зато силенок, видать, прибавилось. Прощаться надо, а он снова смотрит на меня странным взглядом. Вынимает из кармана бумажник, раскрывает и говорит: «Нельзя ли на вашем пароходе купить парочку буханочек ржаного хлебца, которым вы меня угощали, да фунтика два селедочки?»
Велю ему лопатник спрятать. Объясняю, что у нас частной торговли нет, но в качестве сувенира дадим просто так, сколько унесет. «О! — восклицает граф. — Служанки у меня молодые, они много унесут».
Слово не воробей, пришлось завернуть им несколько булок хлеба и килограмма три селедки. Тем временем к трапу подошли. А гость опять вопросительно на меня смотрит. «Капитан, — говорит, — извините великодушно, можно самую последнюю просьбу?»
Ну, думаю, новое чудачество… Ан нет. Лицо у графа сморщилось в кулачок, из глаза вывернулась слезинка, и жестом нищего протянул он дрожащую старческую руку. «Капитан, — говорит, — нет ли на вашем пароходе горсточки землицы русской? Видите, как я стар, мне восемьдесят шесть лет, помирать не сегодня, так завтра, и похоронят меня в этой красной африканской пустыне, и о гроб мой кусочек нашего чернозема не стукнет…»
Поначалу не нашелся я с ответом. Потом показал на мачту: видите, говорю, красный флаг с серпом и молотом! Так вот, палуба нашего судна это частица территории нашей страны. Считайте, что вам повезло — побывали вы на русской, советской земле.
«Я это понимаю, — соглашается граф. — Только не могли бы вы дать мне хоть щепоть из цветочного горшочка?»
Послал я снова за буфетчицей. Та в возрасте была, потому кактусами увлекалась. Привозила их домой десятками. Насыпала она земли в целлофановый мешочек, не знаю даже какой, отечественной или может заморской, граф прижал его к груди и тихонечко спустился по трапу на причал…
Алмазов неожиданно оборвал свой рассказ, метнулся в рубку, что-то сказал рулевому, а у Татьяны вдруг завлажнели глаза, так стало жаль несчастного старика, кончающего свои дни на чужбине… Вспомнилась грубоватая, но мудрая поговорка про то, что там должен быть схоронен человек, где зарыта его пуповина…
Король лакея своего
Назначит…
С неизменным мотивчиком на устах снова выбрался на крыло мостика старпом. Была у него удивительная способность мгновенно переключаться с одного на другое. Татьяна давно это заметила.
— И больше он ни разу не пришел? — спросила она.
— Кто? О чем это вы? — вскинулся Алмазов.
— О вашем знакомце графе Чернышеве.
— Его сиятельство прислал нам назавтра корзину настоящего французского шампанского. Снова всех озадачил, но скажу по секрету: на обратном пути были именины нашего капитана, и мы это шампанское потребили за его здоровье.
— А про графа Чернышева даже не вспомнили? Неужели вам по-человечески его не жаль?
— Нисколько. Каждый сам выбирает свой путь, а вот родины никто не выбирает. Она у каждого одна. Тот же Чернышев, коль не запятнал он свою совесть перед русским народом, чего не попросился обратно? Пустили бы…
На мостик вылетел взволнованный Юра Ковалев. В руке у него была свежая радиограмма.
— Американские самолеты обстреляли наш «Туркестан» в Камфе, неподалеку от Хайфона! — сообщил он. — Судно повреждено, двое из команды тяжело ранены.
— Когда это случилось? — спросил Алмазов.
— Позавчера утром.
— У меня на «Туркестане» дружок плавает, Ваня Земцов, — сказал рулевой Гешка Некрылов.
— Может, твоего Ваню они и ухайдакали!
— Сообщите радиограмму капитану и помполиту, — распорядился старпом.
Через полчаса все свободные от вахты собрались в столовой на митинг. Коллективно сочинили гневную телеграмму протеста, отправили ее в адрес американского посольства в Москве.
Глава 9
Эгейское море прямо-таки нашпиговано островами. Они начали попадаться сразу же после выхода из пролива.
— Гляньте, Русаков, вот это остров Мавро, — указал замполит на гористый клочок земли. — Его название вам ни о чем не говорит?
«Была у меня знакомая тетка Мавра», — мысленно усмехнулся Игорь, по курсантской привычке напрягая память. И тут же в его воображении заполоскались бело-синие флаги сенявинской эскадры, дымом от залпов корабельных пушек окутались паруса, а чуть поодаль яркие сполохи поднялись над палубами турецких фрегатов…
— Здесь адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин выиграл Дарданелльское сражение, — продолжал Валейшо. — Да, Средиземноморье, — задумчиво произнес он. — На географической карте тут не увидишь русских названий. Зато перелистайте страницы истории — и здесь сразу запахнет Русью! И, главное, не завоевателями — освободителями приходили сюда русские моряки… Читали, как адмирал Ушаков провозгласил на отвоеванных у французов греческих островах Ионическую республику? Сам выходец из крепостнической, монархической страны, а задумал не княжество — республику! Он был не только великим флотоводцем, но и большим мечтателем, наш Федор Федорович! — тепло улыбнулся замполит.
