Главная специальная операция впереди!

в ходе совместной работы в Военно-Державном Союзе я стал понимать, что мои убеждения как раз и есть убеждения русского христианского наци­оналиста, пришло чёткое понимание расстановки сил на политическом поле, кто свой, кто чужой — все встало на свои места... Накапливалась, анализировалась ин­формация, очевидным становилось то, что ещё недав­но покрывал туман всяких измов. Теперь то же самое происходило в тюрьме. Туман катастрофы ареста рас­сеялся, стало ясно, чем и как мне заниматься. Чем даль­ше уходило время от ареста, тем яснее становился смысл нового этапа моей жизни.

A. П.: То есть, в узилище у вас было ощущение ка­кой-то загадочной избранности? Вас избрали на эту муку, на противостояние... Удивительно прозвучало для меня ваше упоминание о раскладе среди при­сяжных: одиннадцать против одного — того, кто от­верг вас.

B. К.: Я очень боялся в себе этого чувства избранно­сти, когда человек начинает ощущать себя мессией, это очень опасно, - дьявольское искушение. И вы знаете, Александр Андреевич, письма простых незнакомых мне прежде людей помогали понять, что я должен делать. «Я вам завидую, - писали мне. - Вас Господь избрал в ка­честве человека, на котором будет проверяться, готов ли русский народ стоять за правду». И я ощутил, даже фи­зически ощутил ту меру высочайшей ответственности, что люди возлагают на нас. Или мы сдадимся, ради спасе­ния себя, ради свободы, ради своих близких примем уча­стие в этом грандиозном спектакле Генеральной проку­ратуры, согласимся пойти на компромиссы с совестью, или же мы ищем не освобождения, а доказываем до кон­ца свою правоту. Доказываем, что мы — русские офице­ры и будем стоять за свои убеждения до конца.

Тот факт, что из 12 присяжных заседателей нашёлся один, кто посчитал меня виноватым, говорит о том, что этот человек пока еще не понял, что происходит со стра­ной и что предстоит сделать нынешнему поколению рус­ских людей.

A. П.: Говорят, что тюрьма — это школа преобра­жения. Либо человек, попадая в тюрьму, скатывает­ся на самое дно, его там плющит дикое давление, он превращается в лепешку и никогда уже объемным не становится. Либо для людей, у которых есть это в задатке, тюрьма становится второй школой и даже родиной. Тюрьма-матушка, говорили в России. Как вас преобразила тюрьма?

B. К.: Возможно, для штатского человека ваше утверж­дение справедливо. Я же, придя в тюрьму, четко осознал, что тюрьма — это моя другая война. Возможно, для опре­деленной категории людей тюрьма и является матушкой и родиной: зачастую туда попадают люди, которые совер­ шенно не понимают своего места в жизни и тюрьма их ста­вит на место. А для меня, для нас троих, тюрьма стала вто­рой после армии школой воспитания. В каком смысле? То, что многих людей угнетает: постоянный распорядок дня, суровый быт, зависимость от внешних обстоятельств, — и этим нас хотят испугать, что ли? У нас на войне бытовые условия подчас были на порядок хуже, чем здесь.

Да, для многих людей тюрьма становится громадным стрессом: они попали в клетку, они задавлены, заглуше­ны, унижены. И всё — лепи из них, что хочешь. И лепят из таких опера, следователи, прокуроры всё что угодно. Люди сдаются, кто через два-три месяца, кто через полгода-год, подписывают, что от них требуют, и уходят на зону, лишь бы кончился ад СИЗО. То же самое рассчитывали сделать с нами. Но, как сказал мне бывалый уголовный авторитет, просидевший в тюрьмах двадцать лет, не мень­ше, он впервые встретил трех арестантов-подельников, которые за три года так и не дали показаний друг против друга. Вообще, несмотря на отсутствие в законе катего­рии политических заключённых, вся тюрьма - и охранни­ки, и зэки - нас считали именно политическими.

Чему научила тюрьма? Я встретил людей, с которыми никогда прежде по жизни не встречался. Я ведь в Суво­ровском училище с одиннадцати лет, как говорится, по­чти полвека в строю, и знал, по сути, одну лишь армию. И давно уже на высших офицерских должностях. И вдруг ты на дне. Тюрьма — действительно дно общества, брак государства. Я понял, насколько же власть винова­та перед собственным народом. Сколько там сидит лю­дей, которые именно социальными и нравственными ус­ловиями заброшены в тюрьму! Особо чудовищны пре­ступления власти против молодёжи. После нескольких месяцев для себя вывел такое определение для боль­шинства молодых парней - «СМС-маугли». Они не пони­мают, ни в каком обществе живут, ни зачем они живут. У них в голове только назойливо вколоченные «Муз-ТВ», «Дом-2» и прочая мерзость.

Мальчишка там сидел один. Шел с девушкой, двое азербайджанцев напали. В драке одного в горячке убил, другой, кажется, умер от побоев. Слава Богу, ему не при­писали 282-ю, хотя до сих пор пытаются. Начинаю с ним разговаривать, он спрашивает вдруг: «Дядя Вова, а вот если меня выпустят — мне в армию можно будет пой­ти?». Я говорю: чего ж ты раньше не шел? А он: «Со мной так, как вы, никто в жизни не разговаривал! Ни отец, ни учителя.». Мальчишка не знает ни страны, в которой живет, ни кто он, ни что он. Вот он вырос зверьком, а внутри-то душа православная. Она, как илом, занесена всей этой гадостью телевизионной, запеленута в нем, но жива! Недельку-другую почисти его душу, поговори с ним о Боге, о России, о том, зачем человек живет, о том, что значит быть русским, и как он весь засветится!.. Он ко­нечно виноват. Но нельзя же душу живую убивать! Знае­те, жалко этих несмышлёнышей до слез.

Год отсидел с человеком, на счету которого, по вер­сии прокуратуры, восемь трупов. Евгений, отец троих детей, из деревни. Труженик, на все руки мастер, а куда ни кинь - всюду клин, везде уже новые хозяева жизни. Первый раз убил, потеряв контроль над собой, когда тор­гаш азербайджанец через губу ему, кичась своими кор­рупционными связями в милиции: «Ты мэня на колэнях завтра прасыт будэш!». Женя в ответ: «На коленях никог­да ни перед кем стоять не буду». Тот презрительно: «Да вы уже сейчас стоите». Вот так простой деревенский парень взялся за оружие. Сейчас ему грозит пожизнен­ное. Конечно, я не оправдываю его, но буду молиться, чтобы присяжные признали его достойным снисхожде­ния и дали ему возможность выйти из тюрьмы, испра­виться. Мы с ним год отсидели рядышком в камере-ка­морке, я же видел, как человек обратился к Богу, как рас­каивается в содеянном. Вот только раскаются ли те, кто создал такую жизнь для Жени, для сотен тысяч других молодых ребят, которыми забиты тюрьмы по Руси.

Я абсолютно убежден, что нынешний разгул преступ­ности вызван утратой у молодых людей нравственных ориентиров. Без религиозного устройства общества мы из этой аморальной трясины не выберемся.

НЕСЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ

A. П.: Какие казусы, эпизоды тюрьмы-войны наи­более вам запомнились?

B. К.: Жизнь за решеткой проходит в двух ипостасях: как тюремная и судебная. Если говорить о тюремной, то где-то через год, когда я по-тюремному слегка замате­рел и узнал, как вести себя, внутри тюрьмы у меня сло­жились достаточно ровные отношения со всем контин­гентом. Я - «мужик», «порядочный арестант», поэтому совершенно спокойно заходил на сборку, где тюрьма представлена во всем диапазоне общественного дна. Кроме того, стал человеком, который может посовето­вать, подсказать что- то в юридических вопросах, по­скольку правовое невежество не позволяло многим от­стаивать свои законные права. Наверное, отсюда по­явилось мое тюремное звание-название «генерал». Тюрьма и война проявляют подлинную сущность чело­века: бесполезно притворяться, прикидываться, наду­вать щёки, ты 24 часа в сутки весь наружу. Они, две эти крайности, война и тюрьма, наиболее точно проявляют существо человека, показывают, кем ты являешься на самом деле.

Что тут вспомнить? Повседневный быт — постоянное решение каких-то в обычной жизни мелких, а в тюрьме важных проблем. Скажем, чем порезать хлеб? - Ложиком (алюминевая ложка с одним заточенным краем в ка­честве ножа). Так ведь её ещё надо исхитриться сделать, а потом беречь, как зеницу ока, от нескончаемых, бес­прерывных шмонов. Вообще, зэки, отсидевшие много лет, отличаются поразительной способностью приспосабли­вать обычные предметы для других целей. Потрясающая выживаемость! Искусству выживать спецназу у тюрьмы учиться и учиться. Люди интересные попадались. Конеч­но, запоминающимся событием было пересечение с М. Б. Ходорковским, но это уже известная история...

A. П.: У меня всегда было ощущение, что вас вмес­те свели не случайно...

B. К.: Конечно нет.

A. П.: А в чем тогда был замысел? Два таких зека: один — представитель русской радикальной оппо­зиции, другой — еврейско-олигархический мученик. В чем конспирология вашего соединения?