Главная специальная операция впереди!

B. К.: Мы с Ходорковским размышляли над этим. Он думал, что меня к нему подсадили для каких-то темных дел. Я думал с точностью наоборот и ждал провокации от него. Понятно, что нас хотели спровоцировать на кон­фликт. Иначе зачем мне, русскому националисту, подса­живают одну из одиознейших фигур?! Когда, наконец, разобрались между собой и поняли, что нас пытаются завести, задеть, договорились: давай молчать. У него выходы на прессу, у меня тоже есть, но мы ни слова ад­вокатам. Молчим. Чувствуем некую возню: «Чего это они молчат, не мочат друг друга?». Значит, думаем, правиль­но себя повели, в точку попали. Они хотели продемонст­рировать объективность системы, дескать, «нам все равно, что террорист, что олигарх, ко всем относимся одинаково, у нас диктатура закона». И когда кто-то че­ресчур назойливо разглядывал нас через глазок, мы дружно пели на два голоса: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!». Ходорковский - собеседник интересный. Рассказывал о встречах с Ротшильдом, другими банковскими мафиози мирового масштаба, рас­сказывал, что делал Чубайс, как делили общенародную собственность: нефть, газ, лес. Спрашиваю: «Михаил Борисович (всё время были на «вы» и по имени-отчеству), ну, а как же с ГКО, получается, вас тоже кинули?». -«После дефолта звоню Толе, - рассказывает Ходорков­ский, - спрашиваю: чего ж ты нас-то кинул? За что нака­зал? - «За доверие к государству!» - отвечает».

Интересной темой для обсуждения был либерализм, понимание человеческой свободы. Я доказывал ему божественное происхождение человеческой морали и нравственности, отсюда - необходимость религиозного устройства общества. Убеждал, что свобода - есть сво­бода выбора человеком добра или зла, греха или добро­детели и что последующая ответственность перед Богом за свой выбор неизбежна. Он же толковал о свободе чело­века в правовом государстве. Я говорю: это безнравствен­ная, аморальная система устройства человеческого обще­ства. Люди сами себе могут написать, да и уже написали такие законы, по которым подлецам и мошенникам живет­ся лучше, чем честным людям. По вашему, либеральному, моя свобода заканчивается там, где начинается ваша сво­бода. А где заканчивается свобода волка в его отношени­ях с зайцем? Где заканчивается свобода школьного учи­теля в его отношениях с олигархом? И вообще может ли быть написана граница, если её нет в душе?

Впечатление, что Ходорковскому всё это было внове и очень интересно. Он действительно чувствительный к окружающему мнению, к тенденциям, которые прораста­ют в обществе. Ведь понял же, что нужно поворачивать влево. Как и Путин понял, что если не изменить образ воровской ельцинской системы, то она рухнет, а вместе с ней «всё нажитое непосильным трудом». Лучше всего для этого подходила мелодия Гимна Советского Союза. Под эту музыку путинский период приватизации прошел как-то полегче. Только Ходорковский предлагал «повер­нуть влево», а Путин стал строить «вертикаль власти», укреплять государство, за что я двумя руками, кстати. Но сделать-то он мог намного больше. Да, Путин факти­чески воссоздал государство из кусков. Но если бы он хотел создать русское государство, государство разви­тия, он бы встал и сказал ещё в 2000 году: за мной, рус­ские! И тогда бы мы за восемь лет действительно сде­лали колоссальный рывок. Но Путин не поднялся до вы­соты настоящего дела. У него были свои мелкие задачи, которые он для себя, безусловно, решил.

A. П.: Ваши беседы с Ходорковским могли сыграть свою загадочную роль. Говорят, что он сейчас уве­ровал, крестился, читает Писание. Теперь от него якобы идут очень странные для всех либералов токи... Так что после «левого поворота» он может сделать и православный поворот. .

B. К.: Ходорковский сознаёт - то, что они, ельцинская элита, сделали - аморально, и хотел эту аморальность в какой-то степени компенсировать социальными подач­ками, переменами, поворотами... Я же пытался ему втол­ковать, что без духовности никакая экономика не будет справедливой. Искать в финансах или в колбасе основы для формирования общества бессмысленно. Я в этом смысле категорически расхожусь с коммунистической идеологией, потому что нельзя выводить идеологию из экономики. Идеология диктует политику, а та уже опре­деляет экономику. Да, Ходорковский вполне мог изме­ниться. «Когда я им нужен, я для них еврей, когда не ну­жен, они тут же вспоминают, что у меня мать русская». Это его слова.

Другая удивительная встреча у меня была с Кляйном, израильским полковником. Открывается дверь камеры, заходит пожилой человек 65 лет, бритый наголо. Соглас­но тюремному ритуалу предлагаем чай, а он по-русски ни в зуб ногой, ничегошеньки, не понимает по-русски ни слова, но ведь и по-английски так себе. Чистокровный еврей-израильтянин. Я предлагаю «a cup of tea». И тут его прорывает: девять месяцев не мог ни с кем погово­рить. Спрашиваю: ты кто? — Полковник. — Чего? — Из­раильской армии. Перевожу камере. «Они что, издева­ются, Васильич?! - взревел Женька-разбойник. - Хотят, чтобы мы его тут же придушили?». - «За что закрыли, -спрашиваю. Отвечает: готовил в Колумбии полувоенные иррегулярные формирования для борьбы с наркомафи­ей, наступил на хвост ЦРУ, которое полностью контро­лирует там ситуацию. Американцы его тут же подстави­ли, мол, не лезь не в своё дело. Если верить Кляйну, кон­ трабанда кокаина из Колумбии полностью лежит под аме­риканскими спецслужбами. Я говорю: враг ЦРУ — мой друг, иди сюда! И все, на этой теме мы с ним сошлись.

У нас над столом - полочка с иконами, присланными с воли: Господь, Пресвятая Богородица, преподобные Сергий и Серафим, Государь Николай II с семьей, пре­подобный Иринарх Борисоглебского монастыря, благо­словлявший Минина и Пожарского. Перед приемом пищи всегда «Отче наш», осеняю крестом наши миски. Как-то читаю молитву, а он на Христа показывает: «He is jew!». Я ему: он не jew, а Богочеловек и никакой национально­сти не имеет. Ладно, говорит, проси Иисуса и за меня тоже. Наступила суббота, шабат по-ихнему. Как обычно, делаем генеральную уборку. Гадаем: будет мыть или не будет? Он: «I'm religious man, but not fanatic. I'm not shit. - Я верующий человек, но не фанатик в чёрной кипе. Я не дерьмо». Настоящий полковник.

Обсуждаем ситуацию на Ближнем Востоке. После моих слов, что Израиль - еврейское нацистское государство, неделю со мной не разговаривал. «I'm not Nazi!». А кто же ты, интересно? «Я нормальный человек. Я израиль­тянин!». Пришлось две недели разъяснять ему разницу между гражданством (израильтянин), национальностью (еврей) и верой (иудей), а то никак не мог понять еврей­ский вопрос.

Образование у него западное, так что всю эту Болонскую систему я три месяца наблюдал в упор. То, что ему положено знать по специальности, знает. Обо всем ос­тальном самое смутное представление. Но в конце концов договорились до того, что Израиль спасется, если станет христианским православным государ­ством. «I agree!» — согласен.

В мировоззренческих вопросах, кроме своей книжеч­ки Шулхан Арух, которая была с ним, - ноль. Вначале пытался убедить меня, что всплеск антисемитизма в

России якобы связан с усилением роли российской ис­ламской общины. Тогда стал показывать ему всех лиц еврейской национальности (кого знаю) на телеэкране. Вначале это ему даже нравилось, наверное, льстило са­молюбию. Потом стало доходить, чем может закончить­ся для простых евреев в России засилье его соплемен­ников. Мои комментарии в конце концов закончились его резонным вопросом, почему русские всё это терпят. Мол, если бы у нас, в Израиле, русские только попытались так себя вести, их сразу же поставили на место. Я со­слался на то, что русские долго запрягают. После ме­сяцев общения, безусловно считая палестинцев наши­ми союзниками в борьбе с международным сионизмом, я вынужден был оценить в израильском полковнике Кляйне мужество солдата, защищавшего свою страну и ощу­тившего предательство своего правительства.

ПРОТИВ ПРОИЗВОЛА

A. П.: А в судебной ипостаси были ли для вас ка­кие-то открытия?

B. К.: Я знал, что система наша коррумпирована, знал, что такое административное давление, стыдливо назы­ваемое ресурсом, но не думал, что все это окажется на­столько явным и наглым. Мой личный опыт позволяет со всей ответственностью утверждать, что существующая российская правоохранительная система — это органи­зованная преступная организация, состоящая из судей, прокуроров, следователей и оперов, это тесно сплетён­ный клубок юристоподобных пауков и змей.

Сложно даже представить, сколько нарушений было в нашем судебном процессе! И по мелочам, и в принципи­альнейших вопросах. Понимаете, когда ты сталкиваешь­ся с системой, ты начинаешь её изучать.