В кабине этого RH-7 сидел пилот германского космического флота, разгильдяй, грубиян, пьяница, хам и дуэлянт лейтенант Лотар Нойманн.
Ранение, полученное им в поединке с Эрикой, было, в сущности, царапиной – острие шпаги всего лишь проткнуло кожу, наткнувшись на ребро, и он, как стало известно позже, уговорил своего комэска пустить его в бой вместе со всеми…
Они так никогда и не узнали, что же произошло на самом деле.
То ли защитные системы врага под ударами квантовых пушек перешли критическую черту, и главная энергетическая установка пошла вразнос. То ли Лотар, попав в безвыходную ситуацию, нашел какое-то слабое место у противника и применил отчаянное и самоубийственное оружие – таран. Последние слова лейтенанта: «Вижу цель! Атакую! Прощайте все!» – долго еще звучали в ушах тех, кто их слышал.
Как бы то ни было, но жемчужно-серая сфера защитного поля вдруг исчезла, и на экранах всех кораблей германского флота расцвела одна и та же картинка – гигантский шар вражеского корабля-матки, бесшумно и красиво разваливающийся на куски от внутреннего взрыва чудовищной мощности.
Глава 18
Поручни или иное ограждение у треугольного «ковра-самолета» напрочь отсутствовали, а потому врач и пилот старались держаться поближе к центру, пока летающая платформа совершала свой плавный неспешный путь внутри неведомого объекта, пленниками которого Маша Александрова и Миша Ничипоренко так внезапно оказались. Поначалу они с опаской косились на своих молчаливых спутников – Богомола и Куклу, как их быстренько окрестила Маша, но те не проявляли ни малейших признаков враждебности, молча застыв по краям платформы, и постепенно люди осмелели.
– Эй, ребята, – позвал Миша, когда платформа вылетела из ангара, в котором помещался их «Бекас-2», и заскользила по длиннющему, скучному, равномерно окрашенному в бледно-коричневый цвет и плавно загибающемуся направо коридору. – Куда мы едем?
В ответ – тишина. Богомол и Кукла даже голов не повернули.
– Миш, они не понимают, наверное, – нервно хихикнула Маша. – Инопланетяне все же.
– Но голос-то должны слышать, на звук реагировать? Ну-ка, а если так… – пилот сделал шаг в сторону, поднял руку…
– Миша, не надо! – громко прошептала Маша.
– Ничего, я нежно, – Ничипоренко протянул руку и осторожно коснулся пальцами черного и гладкого, словно кегля, предплечья Куклы. – Ого!
– Что?
– У девочки температура. Сорок, не меньше.
Он убрал руку. Кукла продолжала изображать собой статую, отлитую из неизвестного материала. Ее глаза – без белков, сплошь черные, как и сама она, лишь с желтым зрачком посередине, были направлены прямо вперед.
– Почему у девочки? – спросила Маша. – Может, это мальчик?
– Ты же сама назвала ее Куклой. Слово «кукла» женского рода. Да и вообще…
– Понятно, – сказала Маша. – Члена нет – значит, девочка. Хотя мне по-прежнему кажется, что это… ну, если и не машины в прямом смысле, то искусственно созданные существа.
– Потому что на них нет одежды? – догадался пилот.
– И это тоже. Людям, знаешь ли, свойственно ее носить.
– А гигантским насекомым? – хмыкнул Ничипоренко.
Однако врач проигнорировала его вопрос.
– И еще запах, – сказала она.
– Что – запах? Нет никакого запаха, – Миша повел носом. – Я точно ничего не чувствую. Хотя нюх у меня дай боже. Бывало, подходя к дому, за тридцать метров знал, что мама на обед готовит – борщ или солянку.
Маша невольно сглотнула и подумала, что, прежде чем лезть, не подумавши, черт знает куда, надо было перед выходом хотя бы перекусить. Так, на всякий случай. Но что уж теперь…
– Вот именно, – сказала она. – Никакого запаха. А между тем живые существа имеют обыкновение пахнуть. Железы есть железы. Если они работают, будет и запах.
– И у богомолов есть железы?
– Обязательно. Хотя я, как ты понимаешь, не энтомолог и уж точно не спец по богомолам. Одно только помню.
– Ага, я тоже. Самка богомола после спаривания съедает самца. Это?
– Угадал, – вздохнула Маша. – Все-таки какие мы, люди, бываем предсказуемые, даже обидно. Кстати о людях. Ты заметил, что у нашей Куклы по пять пальцев на руках и ногах?
– Еще бы, – кивнул Миша. – Она вообще здорово похожа на человека. Ну, если не считать… э-э… некоторых особенностей. И роста, конечно.
– Бывают очень высокие люди.
– Бывают, – согласился пилот. – Как бы то ни было, ее похожесть на нас внушает надежду. Одно дело устанавливать контакт с разумными богомолами и совсем другое – с гуманоидами.
– Хорошо бы этим надеждам побыстрее оправдаться, – вздохнула Маша. – А то этот коридор без окон, дверей и светильников и весь из себя такой одинаковый и коричневый уже вгоняет меня в тоску. Интересно вообще-то. Светильников не видно, а светло, как днем. Хитрая технология.
Высказать свои соображения по данному поводу Михаил не успел. Платформа замедлила и без того небыстрый ход и остановилась напротив желтого треугольника величиной с ворота, слегка утопленного в стене коридора справа. На самом треугольнике, ближе к вершине, имелся идеально белый круг, в центре которого красовался, вычерченный алым цветом, какой-то символ.
– Буква «л», – сказал Ничипоренко. – Ну, или греческая «лямбда». При чем здесь «л»?
– Например, люди, – предположила Маша. – То есть мы. С учетом того, что это также напоминает мне китайский иероглиф «жэнь», означающий «человек», то весьма красноречиво. Для людей, значит. Для человеков.
– Ну-ну. А ты откуда китайский знаешь?
– Я же в Хабаровске мединститут оканчивала. У нас там четверть курса были китайцы и японцы. Но «знаешь» – это сильно сказано. Скорее слегка знакома. На бытовом уровне.
– Надо же. Так ты с Дальнего Востока?
– Родилась в поселке Сукпай, что на реке Хор. Знаешь эти места?
– Нет, но всегда мечтал попасть, – сказал Миша и, набравшись смелости, добавил: – Особенно, если с тобой.
Маша кинула на пилота свой фирменный удивленно-заинтересованный взгляд, от которого мужчина обычно преисполнялся всяческих надежд, и тут треугольник и впрямь стал воротами – перегородка (если это была перегородка) желтого цвета с белым кругом и алым символом сначала побледнела, а затем растаяла прямо на глазах, исчезла, словно дым или картинка на мониторе от щелчка мышью, открывая проход в следующее помещение.
Платформа тронулась и, миновав проем, снова остановилась.
Это был зал. Ровный, все того же светло-коричневого цвета пол, из конца в конец беспорядочно, но красиво исчерченный множеством прямых белых линий. Наклонные, слегка вогнутые внутрь, четыре непроницаемо черные стены, сходящиеся вверху в одной точке. И ослепительно желтый, словно маленькое солнце, шар висит в воздухе не менее чем в десятке метров от пола. В центре зала, точно под шаром-«солнцем», – нечто вроде двух одинаковых полупрозрачных яйцеобразных капсул (снова эта форма!), поставленных торчком, и по ним снизу вверх бегут разноцветные кольца света – красные, синие, желтые, зеленые, оранжевые… Кольца пульсируют, набирая и теряя яркость, догоняют друг друга, смешиваются, исчезают, возникают вновь, явно подчиняясь какому-то сложному, завораживающему ритму.
И – музыка.
Едва слышная, на грани восприятия, далекая, совершенно незнакомая, похожая на реку, которая то
