видел точно), но безуспешно поохотившись на них еще минут двадцать и даже слегка замерзнув, пилот решил, что лучшее враг хорошего, пусть живут пока. Мало ли, что будет дальше с ним и Машей. Может быть, эти рыбки станут их единственной пищей на неопределенное время. Значит, пищу нужно беречь.
Маше Александровой снился удивительно реалистичный и замечательный сон. С запахами! Будто сидит она на берегу таежной речки Хор. Двоюродные братья-погодки Сашка и Вовка уже наловили хариуса на перекате, разожгли костер, запекли вкуснейшую рыбку в углях и теперь зовут ее к столу:
– Маша, Машенька!
Она открыла глаза, увидела улыбающееся лицо Миши и сразу вспомнила, где она находится:
– Что, моя очередь дежурить? – спросила, поднимаясь и протирая сонные глаза.
– В общем, да, – сказал Миша. С его лица не уходила улыбка, и Маша подумала, что она ей знакома. Так улыбаются мужчины, когда считают, что сделали истинно мужское дело. Добыли мамонта, например. Или на неожиданно заработанные деньги купили любимой женщине подарок, о котором она давно мечтала. – Но если хочешь, поспи еще немного. Только сначала поешь.
– Поешь? – сразу проснулась Маша. – Откуда у нас еда, господин пилот?
– Поймал, госпожа врач, – приосанился Миша и гордо показал рукой на дымящиеся угли костра. – Прошу к столу!
Пока бравый Ничипоренко, не страдая ложной скромностью, рассказывал о том, как ловил и готовил пищу, Маша, не забывая подбадривать мужчину восхищенными взглядами, умылась и присела возле догорающего костра. Миша торжественно положил перед ней на широком древесном листе свежеиспеченную рыбу.
– М-мм… – протянула, она, втягивая ноздрями воздух. – Запах – чудо! Так бы и слопала вместе с листом. Только…
– Я уже съел одну час назад, – признался Ничипоренко и быстро добавил: – Исключительно в целях эксперимента. Как видишь, жив и здоров.
Рыбка оказалась вкуснейшей – сладкой, нежной, почти бескостной. Еще бы ломтик черного хлеба и щепотку соли… но идеал потому и прекрасен, что недостижим.
Маша доела, сладко потянулась и встретилась глазами с Мишей. Пилот сидел рядом и смотрел на нее так… Ей был очень хорошо знаком этот взгляд, и говорил он всегда одно и то же.
Твой единственный поцелуй сделает меня счастливейшим человеком в мире.
«Ага, как же, единственный. Где один, там и второй. Что дальше – известно. Хотя… почему бы и нет? Он милый, симпатичный и заботливый. И давно уже в меня влюблен. Мы же сейчас черт знает где, и что случится с нами завтра и даже сегодня, никто не знает. Может быть, вообще никогда больше не будет ни любви, ни мужской ласки, ни печеной рыбки и прочих вкусностей жизни. По одной простой и прозрачной, как вода в горсти, причине – и самой жизни не будет».
Маше вдруг стало так страшно, что, сама не осознавая, что делает, она прерывисто вздохнула, обхватила Мишину голову руками и прижалась губами к его губам.
То, что она намеревалась сделать в качестве ответного подарка, из чувства снисходительной благодарности, сейчас вышло вроде как само собой – страстно и нежно. И пилот ответил ей тем же. Они не заметили, как избавились от одежды, и мягкая густая трава чужого корабля послужила им вполне удобным ложем…
У них еще оказалось примерно пять или шесть минут после того, как огонь первой, самой нетерпеливой страсти чуть поутих.
– Это… это было классно, – блаженно вздохнула Маша. Ее голова лежала на Мишиной груди, и она слышала, как сильно бьется его сердце.
– Машенька, – Ничипоренко осторожно, словно боясь спугнуть, гладил ее по волосам, по спине. – Машенька… Ты… я… у меня не было в жизни ничего прекраснее. Честно.
– Даже борщ с пампушками и вареники? – спросила Маша, и они оба расхохотались – громко, заливисто и свободно, как хохочут счастливые люди.
А потом появились они. Кукла и Богомол. Целехонькие, будто и не рвали, не коверкали их пули Мишиного «вальтера», превращая в обездвиженные груды искусственной плоти. Те самые пули, которые теперь с характерным рикошетным визгом отскакивали от роботов чужих, словно пресловутый горох от стенки.
Остатки первой и больше половины второй обоймы – семнадцать патронов – спалил Ничипоренко, стараясь остановить старых, так не вовремя воскресших знакомцев. Он бил прицельно, с колена, то в туловища, то в головы, стараясь не думать о том, что одеться они так и не успели, а сражаться голым с инопланетными роботами – это совсем не то, о чем он всю жизнь мечтал. Обнаженная, так же, как он, Маша притихла за его спиной, и пилот был благодарен ей за это – когда мужчина ведет бой, женщине лучше спрятаться или отойти в сторонку. Особенно, если она ничем не может помочь.
Но все было напрасно – пули отскакивали от Куклы и Богомола, куда бы ни попадали. Даже от глаз, что было уже совсем странно. Миша был неплохим стрелком и мог бы поклясться, что, как минимум, в четырех из пяти случаев не мазал. Но роботы тем не менее приближались к людям спокойно и размеренно, появившись из того самого коридора, откуда совсем недавно вышли на лужайку сами пилот и врач. Неотвратимо приближались, можно сказать.
«Какой же я все-таки идиот, – пришла в голову пилота запоздалая мысль. – Надо было запасной выход искать первым делом, а не рыбку ловить. Теперь поздно».
Когда расстояние сократилось метров до семи, Миша понял, отчего старый добрый «вальтер» оказался бессилен. Словно бы жемчужно-серая пелена окутывала Куклу и Богомола. Нечто вроде тонкой, едва различимой ауры, хотя последнюю Мише видеть не доводилось ни разу. Издалека «аура» не была заметна, но теперь, когда роботы приблизились, стало понятно, что именно она не позволяет пулям совершить свою разрушительную работу.
Специально, чтобы убедиться, Миша выстрелил еще дважды и увидел: в тех местах, куда попадали пули, возникала и тут же гасла светящаяся точка, от которой по всей «ауре» разбегались едва различимые волны, словно от малого камушка, брошенного в спокойную воду деревенского пруда.
– Все, – спокойно произнес Миша, отбросил пистолет и поднялся. – Бесполезно. Это какое-то силовое поле.
До роботов оставалось шагов пять.
– Беги, я попробую их задержать, – сказал пилот через плечо и, пригнувшись, резко кинулся в ноги Кукле, намереваясь свалить ее на землю борцовским захватом.
Как ни странно, это ему удалось. Уже падая, он почувствовал, как что-то не больно кольнуло его в спину, а затем, почти сразу, тело перестало слушаться приказов, в голове заклубилась, изгоняя любые мысли, какая-то невнятная, но в то же время блаженная муть, и пришла мягкая, обволакивающая все и вся темнота.
…Это не было похоже на сон. Скорее, на очень качественный вирт, когда на какое-то время можно даже забыть, что тебя окружает не обычная реальность, данная нам в ощущениях, на которые, правда, после изобретения вирта уже нельзя было всемерно полагаться, а мир, искусно созданный писателями- сценаристами, вирт-дизайнерами, актерами и программистами. Хотя, говорят, с точки зрения настоящего художника, мир, живущий в его голове, а затем претворенный в книгу, спектакль, фильм или тот же вирт, мало чем отличается от реальности. А может быть, и вовсе не отличается, если принять, как данность, старую теорию о том, что все, доступное человеческому воображению, где-нибудь существует на самом деле.
Как бы то ни было, Маша была уверена, что не спит. Она ясно помнила, что с ними произошло, как казалось ей по ее внутренним часам, всего несколько минут назад. Вкус пойманной и приготовленной Мишей рыбы до сих пор чувствовался во рту, грудь и бедра не забыли его горячие ласки, ноздри словно обоняли запах сгоревшего пороха, в ушах еще звенело от пистолетных выстрелов, а предплечья ощущали железную хватку Богомола.
При этом вокруг не наблюдалось ни лужайки, ни озерца. Не было также видно Миши, Куклы и Богомола.
Она находилась на какой-то полукруглой открытой террасе, пол которой был устлан теплой от солнца,
