- Телеграммы эти я действительно получил,- признается староста.- Но ни директор полиции, ни Марек мне не указ. Сейчас война, я облечен военными полномочиями и должен действовать по-военному... То, что Ульянов социал-демократ, ничего не значит.
Следующий визит Ганецкого - к судебному следователю Пешковскому. Тот ведет допрос Ленина, начатый уездным комиссаром Гловинским.
- Он сейчас занят и вас принять не может,- заявляют Ганецкому.
Но Ганецкий настаивает. Он должен немедленно видеть следователя.
И тот вынужден выйти к нему.
- Этот человек,- говорит он о Ленине,- весьма меня заинтересовал... Создает впечатление благородного, и никак нельзя его заподозрить в шпионаже. Наш староста раздул дело. Ведь он передал дело одновременно в военный суд. И военные будут решать, и это уже весьма серьезно. Советую нам немедленно поехать в Краков и там энергично действовать.
Следователь говорит правду. В его столе лежит полученное от старосты официальное отношение: “Передается для дальнейшего производства по поводу подозрения в шпионаже... Одновременно уведомляю, что об указанном деле ставлю в известность Императорско-Королевский Генеральный Штаб 1-го Корпуса Краковского Гарнизона, далее, президиум Императорско-Королевского наместничества в Львове и дирекцию полиции в Кракове и Львове” [82].
Владимир Ильич сидит в тюрьме, а Надежда Константиновна вместе с друзьями принимает срочные меры для его спасения.
В адрес депутата австрийского парламента социал-демократа В. Адлера уходит ее полное тревоги за судьбу Ленина письмо:
“Уважаемый товарищ! Мой муж Владимир Ульянов (Ленин) арестован в Поронине (Галиция) по подозрению в шпионаже. Здесь население очень возбуждено и в каждом иностранце видит шпиона. Само собою разумеется, что при обыске ничего не нашли, но тетради с статистическими выписками об аграрном вопросе в Австрии произвели на здешнего жандарма впечатление. Он арестовал моего мужа и препроводил его в Ней-Маркт (Новый Тарг.). Там его допросили, и нелепость всех подозрений сейчас стала очевидной для гражданских властей, но они не хотели взять на себя ответственность освободить его и все бумаги послали к прокурору в Ней-Зандец (Новый Сонч.), где дело прекращено и передано военным властям. Может быть, прокурор тоже не захочет взять на себя ответственности, и тогда арест может продолжаться несколько недель... Поэтому очень прошу Вас, уважаемый товарищ, помочь моему мужу. Вы знаете его лично; он был, как Вы знаете, долгое время членом Международного бюро и хорошо известен Интернационалу. Я попросила бы Вас отправить настоятельную телеграмму прокурору в Ней-Зандец, что хорошо знаете моего мужа, причем можете уверить, что это - недоразумение. Просите также прокурора, в случае, если бумаги уже переданы военным властям, переотправить последним Вашу телеграмму. Телеграмма, что мой муж стоит вне подозрения в шпионаже, прибыла здешнему жандарму от Краковской полиции, но слишком поздно, когда мой муж был уже отправлен в Ней-Маркт, туда уже прибыла телеграмма от депутата Рехстрата, тов. Марека, но не знаю, будет ли это достаточно. Я уверена, что Вы и еще другие австрийские товарищи сделают все возможное, чтобы содействовать освобождению моего мужа.
С партийным приветом
Надежда Ульянова” [83].
Каждый день шестичасовым поездом ездит Надежда Константиновна в Новый Тарг. Через час она уже на месте. До одиннадцати гуляет по улицам, затем - часовое свидание.
Владимир Ильич рассказывает о тех, с кем оказался заточенным в тюрьме. Сидит с ним много местных крестьян. 84 Одних арестовали за то, что паспорт просрочен. Других - за то, что налог не внесли или за препирательство с местной властью. Сидят с Владимиром Ильичей и какой-то француз, и чиновник- поляк, ради дешевизны проехавшийся по чужому полупаску, и цыган, перекликающийся через стену тюремного двора с женой. “Ильич,- расскажет Крупская,- вспомнил свою шушенскую юридическую практику среди крестьян, которых вызволял из всяких затруднительных положений, и устроил в тюрьме своеобразную юридическую консультацию, писал заявления и т. п. Его сожители по тюрьме называли Ильича “бычий хлоп”, что значит “крепкий мужик”... В этой уголовной тюрьме по ночам, когда засыпало ее население, он обдумывал, что сейчас должна делать партия, какие шаги надо предпринять для того, чтобы превратить разразившуюся мировую войну в мировую схватку пролетариата с буржуазией. Я передавала Ильичу те новости о войне, которые удавалось добыть” [84].
Десятки людей обеспокоены уже судьбой Ленина. “Вернувшись в Поронин,- сообщает Матыщук,- я не имел ни одной свободной минуты, потому что целый день приносили телеграмму за телеграммой” [85]
В защиту Ленина выступают многие представители польской интеллигенции. Крупный закопанский медик и общественный деятель Анджей Храме просит освободить Ульянова, предоставить ему возможность покинуть пределы монархии. Шлет телеграммы и письма директор закопанского санатория доктор Казимеж Длуский. Приезжают к старосте в Новый Тарг писатель Владислав Оркан, поэт Ян Каспрович. Ленину стремится помочь адвокат из Нового Сонча Герш Сыроп. Петицию к австрийским властям препровождает Стефан Жеромский. Энергично действует доктор Марек.
Об аресте Ленина узнают вскоре и в России. “Русское слово” сообщит, что в числе арестованных русских “находится известный социал-демократ Ленин, задержанный в Кракове” [86]. Это вызовет тревогу у родных, в большевистских кругах. Она усугубится тем, что русские войска уже недалеко от Кракова и при их успешном наступлении Владимир Ильич может оказаться в руках царской полиции. И опасения обоснованны, ибо полиция на сей счет примет вскоре соответствующие меры. Товарищ министра внутренних дел сообщит командующему Юго-западным фронтом русской армии, что Ленин, являющийся выдающимся представителем РСДРП и имеющий “за собой долголетнее революционное прошлое... состоит членом ЦК партии и создателем отдельного течения партии”. Посему, в случае занятия Кракова, он должен быть арестован и препровожден “в распоряжение Петроградского градоначальства” [87].
Но борьба за освобождение Ленина принимает все больший размах.
16 августа. Министр внутренних дел Австро-Венгрии принимает депутата австрийского парламента В. Адлера. Тот настаивает: господин Ульянов должен быть немедленно освобожден.
- А вы уверены в том,- спрашивает министр,- что он действительно серьезный, непримиримый враг русского царизма?
- Убежден, ваше превосходительство,- заверяет Адлер,- что он гораздо более серьезный враг его, чем такой, как вы.
17 августа. В этот день из Вены в Краков уходит официальное отношение. Министерство внутренних дел уведомляет краковскую полицию:
“Члены парламента д-р Адлер и д-р Диаманд явились сюда и заявили следующее: Ульянов, решительный противник царизма, посвятил свою жизнь борьбе против русских властей, и, если бы он появился в России, с ним поступили бы по всей строгости и, возможно, казнили бы. Он пользуется европейской известностью благодаря своей борьбе против русского царизма. Д-р Адлер (Вена, VI район, Блюмельд № 1) и д-р Диаманд (Львов, в данное время - Вена, XIX район, ул. Бильрота, № 18) ручаются, что Ульянов не шпион. Они могут дать о нем исчерпывающие сведения и предлагают свои услуги как сведущие лица.
Статистические работы (цифры и сводки), которые были найдены у Ульянова, относятся, по мнению названных депутатов, к аграрному вопросу, над которым работал Ульянов.
Производит впечатление, что д-р Адлер и д-р Диаманд говорят правду” [88].
18 августа. В “Деле по обвинению Ульянова Владимира в преступлении по ст. § 321”, заведенном военным прокурором императорско-королевского военного командования, появляются новые записи:
“Сущность дела. Владимир Ульянов обвиняется в том, что после мобилизации занимался шпионажем.
Предложение прокурора. Согласно устному заявлению здешней разведки, совершенно исключено, что обвиняемый занимался шпионажем. Предлагаю отказаться от обвинения согласно § 138 и за отсутствием данных для преследования.
Решение коменданта. Согласен. 18/VIII...
Исход дела. Дан телеграфный приказ об освобождении” [89].
19 августа. 9 часов 35 минут. Военный прокурор телеграфирует из Кракова в Новый Тарг, в окружной
