Евстигнею и вновь вперились в пол.
– Квасу, грю, тащи.
– Щас, милок… Кафтану-то цены нет. Сперли, окаянные.
– Че сперли? – помалу стало доходить до Федотки.
– Кафтан. Удал скоморох в горнице ночевал. Кафтан с собой унес да ишо сапоги прихватил. Вишь, в лаптях остался. Я-то в сенях с твоими мужиками лег. Проснулся, а его нет, чуть свет убрался и ватагу свел. У-у, лиходей!
– Кой скоморох, что за ватага?.. Изоська!
Мужики появились в дверях.
– Звал, Федот Назарыч? – спросил щербатый.
– Че он мелет? – кивнул Федот на Евстигнея. – Скоморох… ватага.
– Были, Федот Назарыч. Вечор нагрянули. Ты почивал, а большак их тут улегся, – пояснил Изоська.
Федотка сунул руку под изголовье.
– Кушак… Где кушак? – заорал он.
Мужики молчали. Федотка заметался по горнице, лицо его побелело, борода ходуном заходила. Подскочил к Евстигнею, рванул за рубаху.
– Где кушак? Куды кушак подевался?
С округлившимися глазами яро затряс Евстигнея, а тот забормотал:
– Ты что?.. Ты что, милок? Аль не слышал? Скоморох ночевал… Отчепись!
Федотка, как подкошенный, плюхнулся на лавку.
– Без ножа зарезал… Плутень ты. Пошто скомороха впущал?
– А куды ж деваться? Народец лихой, мужики твои видели. Едва двор не порушили. Слава богу, что так обошлось. У соседей, чу, боярина побили и хоромы пожгли.
Федотка убито повел глазами по горнице. Понурый взгляд его остановился на мужиках.
– А вы куды глядели? Это так-то вы меня блюли? Ну погоди, сведаете кнута!
– Что серчаешь, Федот Назарыч? Мы-то тебя упреждали – не ходи в горницу, будь с нами. Не послушал, – обидчиво проронил Изоська.
– Молчи, раззява! – гневно выпали л Федотка. – Я-то во хмелю был, а вы трезвы сидели. Запорю!
– Да чего горевать-то, милок? Не велика пропажа. Чай, новый кушак справишь. У меня вон кафтан унесли. Нёшто теперь убиваться? – попытался утихомирить Федотку Евстигней.
– Да что твой кафтан? Тьфу! – все больше распалялся Федотка. – А вы че рты разинули? Запрягайте коня!
Мужики кинулись во двор, а Федотка суетливо, не попадая в рукава, начал облачаться в сермягу.
– Куды ватага сошла?
– К лесу, милок, по дороге. Аль догонять будешь?
– Буду, хозяин! До губного старосты дойду. Оруж-ных людей снаряжу, никуды не денутся. Догоню татей!
– Даст ли оружных староста? Ныне всюду разбой.
– Даст! Человек я государев. Федот Назарыч Са-жин – купец гостиной сотни. Даст!
Глава 5 ВАСЮТА
Ночь. Лес гудит, сыплет дождем и хвоей; колючие лапы и сучья цепляются, рвут рубаху. Босые ноги разбиты в кровь.
Шли долго. Но вот мужик остановился и молвил, переведя дух:
– Теперь не сыщут. Далече забрались… Жив ли, паря?
Иванка устало привалился к ели; его знобило, в глазах плыли огненные круги. Мужик снял зипун, накинул Болотникову на плечи. Иванка слабо отмахнулся.
– Не надо. Зазябнешь.
– Одевай, знай. Худо тебе, паря. Сколь в воде простоял, вот лихоманка и крутит. А ты потерпи, сейчас костер запалю, согреешься.
Мужик нырнул в чащу. Его долго не было, но вот он появился с охапкой валежника; опустился на землю, достал огниво.
Когда костер разорвал тьму, Иванка впервые увидел его лицо. Оно было молодо и румяно, с небольшой курчавой русой бородкой и веселыми глазами. Одет парень в синюю рубаху и холщовые порты, заправленные в сапоги, на голове – суконный колпак.
– Как звать, друже?
– Васютой. Васюта Шестак я, из патриаршего села У гожи, – словоохотливо промолвил парень.
– Это от вас на Москву рыбу возят?
– Ишь ты, – улыбнулся Васюта. – Наслышан? От нас, от нас. На озере Неро село-то. Самого патриарха и государя рыбой тешим… Да ты к огню ближе, кали пятки. Тебе сугреву надо.
Васюта поднял с земли котому, развязал и протянул Иванке добрый кус сушеного мяса и ломоть хлеба.
– На, пожуй.
Иванка был голоден: два дня ничего не ел. Вытянул ноги к костру и принялся за горбушку. А Васюта вновь нырнул во тьму и вернулся с пучком ивняка.
– Наломал-таки. Тут речушка недалече. Лапти тебе сплету.
Подкинул валежнику. Болотникова обдало клубами дыма; но вот лапник затрещал, пламя взметнулось ввысь, посыпались искры, и едкое облако пропало, растворилось.
– Ходишь за мной. Из ямы вызволил…
– Из ямы-то? Поглянулся ты мне, вот и вызволил, – простодушно ответил Васюта. – Дай-ка ступни прикину.
Болотников смотрел на его ловкие сноровистые руки, и на душе его потеплело: «Кажись, добрый парень. Но зачем к Мамону пристал?»
– Сам сплету, – придвинулся он к Васюте.
– Сам? Ишь ты… Ужель приходилось?
– Мыслишь, сын боярский? – усмехнулся Иванка.
– А разве нет? Одежа на тебе была господская, вот и подумал.
– Сохарь я, сын крестьянский. А кличут Иванкой.
– Вот и ладно, – повеселел Васюта. – Теперь и вовсе нам будет повадней, – однако ивняк оставил у себя. – Квелый ты еще, лежи. Лихоманку разом не выгонишь.
Дождь утихал, а вскоре иссяк, и лишь один ветер все еще гулял по темным вершинам.
Васюта споро плел лапти и чуть слышно напевал. Иванка прислушался, но протяжные, грустные слова песни вязли в шуме костра.
– О чем ты?
– О чем? – глаза Васюты стали задумчивыми. – Мать, бывало, пела. Сестрицу ее ордынцы в полон свели. Послушай.
Васюта пел, а Иванке вдруг вспомнилась Василиса: добрая, ласковая, синеокая. Где она, что с ней, спрятал ли ее бортник Матвей?
Василиса!.. Родная, желанная. Вот в таком же летнем сосновом бору она когда-то голубила его, крепко целовала, жарко шептала: «Иванушка, милый… Как я ждала тебя».
«Теперь будем вместе, Василиса. Завтра заберу тебя в село. Свадьбу сыграем».
Ликовал, полнился счастьем, благодарил судьбу, подарившую ему суженую. В Богородское возвращался веселый и радостный. А в селе поджидала беда…
