Непристойно родовитым людям по торгам шататься. А где же наша честь княжья?
– Не в бороде честь, борода и у козла есть, – шутливо отозвался Телятевский, а затем уж раздумчиво, серьезно добавил: – Ныне новые времена приходят, князь. Русь торговая, аршинная. И в ней вся сила вскоре станется.
– Ох, не понять мне тебя, Андрей Андреич, – вздохнул Масальский.
В тереме Василий Федорович начал собираться в свою вотчину.
– Погостил бы еще, князь. На охоту сходим. В моих лесах зело всякого зверя водится.
– Прости, Андрей Андреич, дела ждут. Мужики бунтуют, не ведаю, засеют ли мою землицу нонче. На обратном пути заеду.
– Ну, с богом, князь.
Глава 9 В КНЯЖЬЕМ ТЕРЕМЕ
К вечеру досеяли мужики второй княжий загон. Исай пошел поглядеть свое поле, а Иванка взвалил соху на телегу, запряг лошадь и пошагал рядом с Гнедком в деревню. По дороге догнал незнакомого захудалого старика в рваной сермяге, с котомкой за плечами и суковатой палкой.
– Садись, отец, подвезу, – предложил прохожему молодой пахарь.
– Сам коня бережешь, а меня усаживаешь. Спасибо, чадо. Село рядом, топерь дойду.
– Да ты садись, отец. Ишь ноги еле волочишь.
– Спасет тя Христос, – вымолвил Пахом, взбираясь на телегу. Старик зорко вгляделся в парня и вдруг всплеснул руками. – Мать честная! Ей-богу, Болотников! Вылитый отец, поди, Исаев сын будешь?
– Глаза у тебя зрячие, дед. Угадал. А я вот тебя не примечал в нашем селе.
– Все обскажу. Дозволь токмо на батюшку твоего взглянуть… Ну и детинушка же у Исая вымахал. Как звать-то, молодец?
– Отец еще в поле. Скоро придет в избу, там и свидишься. А меня Иванкой кличут.
Перед крайней избой села Пахом кряхтя сошел с телеги и встал на колени, обратившись лицом к храму Ильи Пророка. По его щеке скользнула в рыжую бороду слеза.
– Привел, осподи, на родную землю ступить. Почитай, два года шел до отчего края. Прими, мати земля, раба божия.
Помолившись, Пахом поднялся и неторопливо зашагал вдоль улицы, останавливаясь возле каждой избы и жадно выспрашивая у Иванки о крестьянах.
Возле церковной ограды прохожий сказал:
– Я покуда на отцову могилку наведаюсь. Двадцать годков батюшка меня в земле ждал.
– Изба наша вторая от взгорья, – пояснил Иванка.
Во дворе он распряг лошадь, накрыл ее попоной и
повел к озеру.
Допоздна горела лучина в избе Болотниковых. Исай хоть и устал на ниве, но был рад встрече. Когда-то с Пахо-мом были они закадычными друзьями, делились горем и радостью, вместе пахали пашню, сеяли и убирали хлеб на своих пяти десятинах.
Пахом долго рассказывал о своем житье-бытье: татарском полоне, удалых походах и битвах, о скитаниях по Руси.
– А вот теперь на родной земле. Избы нет, старики мои померли. Дозволь, Исай, на ночлег остаться.
Болотников глянул на Прасковыо, на сына и порешил:
– Жить у меня будешь, Пахом. В тесноте, да не в обиде. Прокормимся.
Князь сидел в кресле в атласном зипуне нараспашку поверх кумачовой рубахи. Перед ним – Калистрат с толстой книжицей, оболоченной бархатом с медными застежками. Приказчик, водя узким худым пальцем по витиеватым строчкам, доносил князю:
«…серебреник Евсейка Колпак задолжал по кабальной записи девять рублев, семь алтын да четыре деньги 25, Семейка Назарьев – восемь рублев да три деньги, старожилец Исайка Болотников – шесть рублев, девять алтын да пять денег…»
Читал Калистрат долго, чуть нараспев, дрыгая реденькой козлиной бородкой.
– Беглых мужиков много ли, Егорыч?
– Винюсь, батюшка, не усмотрел. Пятеро сошли, а куда – неведомо.
– Какова земля за ними?
– Пятнадцать десятин, батюшка князь. Запустела топерь землица.
– А бобылей безлошадных?
– Десять дворов нынче бобыльских. За ними двадцать шесть десятин лежат впусте. Не пашут, не сеют, окаянные. Один разор от них, батюшка.
– А теперь скажи мне, Егорыч, сколько всего мужичков мне задолжали да велика ли земля за ними?
– Покумекать мне, батюшка, надо. Невмоготу сразу счесть, – замешкался и разом взмок приказчик.
– Вижу, не велик ты грамотей.
Приказчик шевелил губами, бормотал про себя, загибая пальцы, потом изрек:
– Пять десятков с шестью, батюшка Андрей Андреевич, а землицы за ними почитай двести десятин.
– «Почитай, почитай», – передразнил приказчика князь. – Мне до вершка знать надобно.
Однако лицо князя заметно повеселело. Он крутнул ус, придвинулся к столу и взялся за перо гусиное. Исписал белый лист цифирью и откинулся в кресло довольный.
– Тысячу пятьсот четей хлеба, Егорыч. Да ежели за море!
– Чево, батюшка? Невдомек мне.
– После Юрьева дня поймешь.
– Недоимки сейчас прикажешь взимать, батюшка князь?
– Зачем же, Егорыч. Пусть мужички вначале свои десятины засеют. А я обожду, окажу им свою княжью милость. Землю беглых и бобылей, кои не пашут, на себя забираю. Пошто ниве пустовать. Прикажи мужикам засеять на меня те загоны.
– Все сполню, батюшка Андрей Андреич. Да токмо жита где взять?
– Потряси мужичков.
– Не у всех селян жито сыщется, возропщут людишки.
– А ты по-иному спытай. Многие недовольствуют, что землей их князь обижает. Так вот и кинь среди них клич – кому земли своей не хватает. Кто из крестьян затребует – у тех и жито. Вот так-то, Егорыч.
– И то верно, батюшка князь, – высказал Калистрат и замялся у двери. – В хоромы мужика одного доставили, кажись, старик беглый. До твоей милости просится, чевой-то донести хочет.
– Впусти, Егорыч.
Приказчик удалился, а в княжью палату просунул черную бороду Мамон.
– Дозволь, государь мой, челом тебе бить.
Князь кивнул, пытливо глянул на своего пятидесятника, оставленного в вотчине для присмотра за крестьянами и охраны хором.
– Доброго здравия тебе, князь Андрей Андреич. Пошли господи тебе…
– Благословлять меня отец Лаврентий придет, а ты лучше о вотчине поведай, – строго оборвал дружинника князь и добавил. – Мужики в деревеньках пашню бросают, многие в бегах шатаются. В Подушкине, слышал, старосту побили. А ты здесь пошто сидишь с малой дружиной? Завтра холопей своих на сев погоню, вот и тебе там быть впору.
Мамон виновато склонил голову, мял шапку в руках, черные глазищи упер в стену.
– Прости, князь, не устерег. Ночами возле деревенек и погостов дозоры ставил. Ан нет – из Богородского в бегах пятеро, из Василькова трое, из Лопатина…
