– Всего много ли сошло по вотчине? – снова прервал понурую Мамонову речь князь.
– Два десятка, князь, – кашлянув в бороду, удрученно выдавил пятидесятник.
– Вот тебе и сев! – Телятевский грохнул кулаком по столу. Лицо его помрачнело, глаза наполнились гневом. – Тебя на сохе пахать заставлю за всех беглых. Не в меру грузен стал, ишь какое брюхо наел. Бездельничать привык да с девками блудить. До мужиков ли тебе, чертов кобель!
Голос Телятевского загремел по хоромам. В сенях испуганно застыли холопы. В палату просунул было голову приказчик, но тотчас тихонько прикрыл дверь.
Ведал Мамон, что князь страшен в гневе, чего доброго самолично кнутом отстегает и с дружины прогонит; поспешил господина заверить:
– Мыслю, далеко не ушли мужики. Слух идет – по лесам шастают. Снаряжу дружину и выловлю всех до единого.
– А по сей день что делал?
Мамон еще ниже склонил голову.
Князь заходил по палате. Бежит смерд, по Руси разбредается. Сколь пудов хлеба потеряно!.. Уж не Шубника ли сюда рука протянулась?
– Людишек Василия Шуйского в вотчине не было?
– Не заезжали, князь, – ответил Мамон.
Однако сказал неправду. Доподлинно знал пятидесятник, что из трех деревенек переманили к себе семерых крестьян люди князя Шуйского, но сказать правду боялся. Уж чего-чего, а этого Телятевский ему не простит. Шибко Андрей Андреевич на Шуйского серчает.
– Ну, гляди у меня, пятидесятник. Собирай дружину – ив лес. Без мужиков вернешься – в холопы пойдешь. Вот тебе мой сказ, – холодно произнес Телятевский и звякнул колокольцем.
Вошли в палату приказчик с Пахомом. Скиталец поставил в угол посох, помолился на правый угол с киотом и поклонился князю.
– Чего хочешь мне молвить, старик?
Пахом покосился на пятидесятника, и ему не по себе стало. Приказчик дернул старика за рукав домотканой рубахи.
– Спасибо тебе, князь, что в хоромы свои допустил. Не всякий боярин в палату мужика впущает. Зовут меня Пахомкой Аверьяновым.
При этих словах Мамон, стоявший позади князя, тихо охнул.
– Сам я тутошный, твой пахарь, князь. Избенка моя когда-то возле взгорья стояла. А потом орда напала, избенку спалили, стариков, женку и ребятенок малых смерти предали, а сам в полон угодил к басурманам.
– Орда, говоришь, напала? – раздумчиво переспросил мужика Андрей Андреевич.
– Поди, сам помнишь, князь, как хан Девлет-Гирей на матушку Русь навалился.
– Помню, пахарь, – сказал князь и, поднявшись из кресла, подошел к Пахому. – А не видел ли ты, старик, мою сестрицу Ксению в полоне татарском?
Если бы .в эту минуту князь обернулся назад, то не узнал бы своего пятидесятника. Мамон побледнел, правая рука его невольно опустилась на рукоять сабли.
– Видел твою сестрицу, князь, – вздохнув, молвил Пахом.
Телятевский возбужденно схватил Аверьянова за плечи:
– Говори, старик, что с ней! Может, жива еще или погибла в полоне?
– Не тешь себя надеждой, князь. Загубили татары княжну. Крымцы из-за нее драку затеяли, а под Рязанью обесчестили и в Оку кинули, – участливо проговорил Пахом, метнув взгляд на Мамона.
Князь Андрей с мрачным лицом заходил по палате; подошел к оконцу, распахнул. С улицы раздался удар колокола. Звонарь храма Ильи Пророка благовестил к ранней обедне 26. Андрей Андреевич сотворил крестное знамение и долго смотрел на розовеющие в лучах солнца золотистые маковки храма. Наконец он повернулся и высказал:
– Ступайте. А ты, старик, здесь обожди.
Приказчик и пятидесятник Мамон покло1Гились и тихо
удалились из Палаты.
– А как сам из полона ушел? – резко спросил князь.
Пахом уже в который раз рассказал о своей горемычной жизни в неволе, о том, как угодил к лихому воинству – казакам.
– Говоришь, в Диком поле был? – лицо князя несколько просветлело. Телятевский сам несколько лет воевал в Ливонии, ходил в походы и неоднократно был отмечен самим государем Иваном Васильевичем за ратные поединки с чужеземным ворогом.
– Лицо твое в шрамах, вижу. Никак, с погаными бился лихо? Поведай мне о том, старик. А перед началом чарку вина испей, чтобы веселей сказывал, – проговорил Телятевский и подошел к поставцу, на котором стояли ендовы и сулейки с водкой и винами.
Пахом недоуменно поглядел на Телятевского. Где это на Руси видано, чтобы князь бродягу-мужика вином угощал. Однако чарку принял.
– Спасибо за честь, князь.
Когда Андрей Андреевич вдоволь наслушался бывалого старика, то спросил:
– Ко мне в крестьяне пойдешь, казак? Денег на избу и лошаденку дам.
– Уволь, князь. Стар я, немощен, раны зудят. Плохим страдником буду. Так что прости мужика, в кабалу не пойду. Займусь ремеслом кой-каким, чтобы прокормиться, а там и помирать время.
– А ты смел, старик. Ни полон, ни Дикое поле, ни батюшка мой покойный с боярщины тебя не отпускали. Помни – покуда жив – ты смерд княжий. Ну, да будь по-твоему. Старый ратник – не пахарь, но ремесло тебе Ка-листрат укажет. Платить тебе оброк бобыльский. Ступай, Пахомка.
Внизу возле узорчатого красного крыльца Аверьянова ожидал Мамон. Как только Пахом сошел со ступенек, пятидесятник надвинулся на скитальца.
~ Ну-у, чего князю доносил? – тяжело выдавил он, приблизив бородатое лицо к Пахому и ухватив старика за ворот пестрядинной рубахи.
– Не замай, – сердито оттолкнул дружинника Пахом и зашагал вдоль села, ссутулив худую длинную спину.
Мамон проводил его злобным взглядом, отвязал от крыльца своего коня, поставил ногу на стремя, прислушался.
Тихо в княжьих покоях, оконце распахнуто, но голоса Телятевского не слышно.
Но вот послышались шаги, распахнулась дубовая дверь, звякнув железным кольцом. Пятидесятник поспешно взмахнул на коня, натянул поводья, готовый ринуться прочь со двора.
На крыльце стоял Калистрат, блестя лысиной, при-щурясь взирал на Мамона.
– Чего ты, Ерофеич, нахохлился? Али хворь одолела?
– Князь меня не кликал, Егорыч? – в свою очередь спросил Мамон.
– Ничево, сердешный, не сказывал. Собирается князь в церкву богу помолиться. Должно, по покойной сестрице своей.
Мамон перекрестился и, облегченно вздохнув, тронул коня. Ехал селом, думал: «Слава те, господи, знать, пронесло. Не выдал Пахомка меня князю. Все едино не жить ему теперь…»
ЧАСТЬ II ЛЕСНОЕ УГОДЬЕ
Глава 1 НАСИЛЬНИК
Березовку, вотчинную деревеньку князя Василия Шуйского, прибыл с оружными людьми приказчик
