– А я на Василия Шуйского, – тяжко вздохнув, признался оратай.
– Ведаю сего князя. На Руси его никто добром не поминает. Пакостлив, корыстен и коварен. Мужиков самолично кнутом стегает. И темниц у него поболе всех, – помрачнев, высказал Болотников.
– Воистину, милок, – кивнул мужик. – Боярщина у Шуйского злолютая. Из нашей деревеньки, почитай, все убегли. Невмоготу стало. Тиуны да приказчики у князя свирепые, три шкуры дерут.
– Где ж остальные?
– К вам на Дон убегли.
– А сам чего ж?
– Тут порешил осесть.
– Чего ж так?
– Землица тут добрая. – Мужик наклонился и отломил от пласта жирный темный ком. Помял пальцами. – Вишь, какая землица. Такая и без назему станет родить. Знатный хлебушек вырастет. – Голос мужика потеплел, нахмурь сошла с лица.
– Да ты рази не слышал, сыромятная душа, что пахать степь никому не дозволено? – подступил к мужику Нетяга.
– Слышал, – вновь тяжко вздохнул оратай. – Но как же мужику без землицы? Она, матушка, и поилец и кормилец. Испокон веков так. Сам господь повелел от земли кормиться.
– Это на Руси так богом указано. А тут Дикое Поле, казачья сторона, и пахать здесь мужику не велено. Уходи подобру-поздорову! – сердито молвил Нетяга.
– А коль не сойду? – глаза Митяя отчаянно сверкнули, знать, мужик был не из пугливых.
Казаки загудели:
– Силом выпроводим! Чтоб духу не было!
– Дикое Поле не пашут!
Казаки не зря огневались: веками степь лежала нетронутой, веками не ведала крестьянской сохи. Тут только волю дай: один вспашет, за ним другой потянется, вотчинники на хлеб нахлынут – и начнется в казачьем краю новая боярщина. Нет, не бывать в степи оратаю!
– Утопим соху, братцы! – прокричал Нагиба.
– Утопим!
Казаки принялись было отвязывать соху, но Болотников не дозволил:
– Погодь, донцы… А ты, Митяй Антипов, меня послушай. Противу казаков тебе не устоять. То наша земля, и распахивать ее никому не дадим. Так что выбирай – либо к нам приставай, либо ступай в Верховье. Там тебе и соха сгодится. Чуешь, Митяй?
– Чую, – угрюмо проронил мужик и принялся выпрягать лошадь.
– Так с нами пойдешь али как?
– Не, милок, с вами не пойду. Плохой из меня казак.
– А куда?
– Землицу пойду искать. Авось где и осяду.
– Ну, как знаешь. Бог тебе судья, – молвил Болотников и махнул рукой. – Поехали, донцы!
Казаки поскакали к становищу, а Митяй понуро повел лошадь к перелеску.
Не спалось атаману. Страдник Митяй запал в душу. Крепкий мужик!.. Казачья жизнь его не прельщает. А чего бы лучше? На Руси горя хватил через край, так хоть тут поживи вольно, без тиуна да боярина, без господской плети. Так нет, вновь за соху! Крепко же присушила мужика земля-матушка! Выходит, воля-то без нивы не великая радость.
И от этой неожиданной мысли Ивану стало жарко. Ужель мужик счастливей казака?!
Дрогнуло сердце в смутной тревоге, что-то потяжелело и запуталось в душе, и от этой сумятицы стало еще беспокойней.
«Нива!.. Мужичья нива… Политая потом и кровью страдная нива. Но почему ж так тянет к тебе? Почему хочется взяться за соху? Ведь нет тяжелей и горше мужичьей работы».
Но он так и не нашел ответа. Поднялся и оглядел спящее войско. Казаки лежали на траве, укрывшись зипунами и подложив под головы седла. А вокруг всего стана не спеша прохаживались дозорные. В полуверстве же от войска маячили в лунном свете конные караулы.
Болотников прошел через весь стан и направился к Медведице. Его негромко окликнул дозорный:
– Никак, ты, батько?
– Я… сон не берет. Пройдусь малость.
– Прими горилки, батько. Помогает, будто маку наешься. Я вон намедни…
– Степь доглядай, – строго оборвал казака Болотников и вышел на прибрежный откос. Постоял недолго и стал спускаться в лощину, прикрытую леском. Ноги почему-то сами понесли к мужичьей пашне, которая неудержимо манила его все эти последние часы.
Подошел к краю загона и изумленно остановился. По пашне двигались конь и человек! Слышалось приглушенно:
– Тяни, Буланка… Тяни, родимая.
Мужик поднимал целину! У Болотникова гулкими толчками забилось неспокойное сердце. Мужик поднимал новь! Поднимал, несмотря на острастку казаков.
И вновь Ивану стало жарко, неведомая сила толкнула его к упрямому мужику; а тот, увидев надвинувшегося на него рослого, могутного казака, как вкопанный застыл на месте. Оба молчали; один ожидал грубого окрика и расправы, другой напряженно вглядывался в угрюмо-окаменелое лицо.
От свежей борозды пахнуло пряными запахами земли, и что-то в этот миг перевернулось в душе Ивана. Он сбросил наземь кафтан, молвил хрипло:
– Ступай к лошади.
– Че? – не понял оратай.
– Ступай к лошади, гутарю… Веди.
Иван ухватился за поручни и прикрикнул на лошадь:
– Но-о, милая, пошла!
Буланка всхрапнула и потянула за собой соху. Наральник острым носком с хрустом вошел в плотную дернину и вывернул наружу, отвалив к борозде, черный тяжелый пласт.
Мужик обескураженно глянул на казака, хмыкнул в дремучую бороду и повел лошадь вдоль полосы. А Болотников, навалившись на соху, вспарывал новь, чувствуя, как улетучиваются невеселые думы и исчезает тяжесть в груди. Истосковавшиеся по земле руки привычно лежали на сохе, а в сердце, вместе с каждой пядью отвоеванной целины, все нарастало и нарастало будоражащее душу сладостное, ни с чем не сравнимое упоение. Он не ощущал ни устали, ни соленого пота, обильно струившегося по лицу и разъедавшего разгоряченное тело, ни озадаченных взглядов мужика, тянувшего за собой лошадь.
Иван не знал, сколь прошло времени, но когда вконец обессиленный оторвался от сохи, над лесом уже робко заиграла малиновая заря. Упал в пахучее дикотравье, подложил ладони под голову и закрыл глаза, чувствуя, как по всему телу разливается покой.
– Ты энто… тово, – шагнул к нему Митяй. – Роса выпала. Не остудился бы, мил человек. Подложь-ка кафтан.
Болотников не шелохнулся, слова мужика прозвучали откуда-то издалека.
– Подложь, грю. Ишь, как взопрел… Тут, милок, тяжеленько. Новь!
Болотников поднялся и, ничего не сказав мужику, пошагал росной травой к реке. Однако, будто вспомнив что-то, оглянулся.
– Ты вот что, Митяй… Ступай-ка с пашни. Казаков не гневи.
Глава 6 НАШЛА САБЛЯ НА БЕРДЫШ
Через два дня пути ертаульный отряд
донес:
