– Стрельцы, батько!
Болотников остановил войско.
– Ужель застава?
– Не ведаем, батько. Стрельцов сотни с три. Конные, кого-то по степи ищут.
– Мужиков беглых, – предположил Нагиба.
– Вестимо, мужиков, – поддакнул Секира. – Ноне их много на Дон прет.
Устим был прав: казаки уже не раз натыкались на беглые ватаги. При встрече пытали:
– Что, сермяжные, натерпелись лиха?
– Натерпелись, родимые, уж куды как натерпелись! – смиренно отвечали лапотные мужики.
– А куды ж теперь?
– На Дон, родимые, на земли вольные.
Казаки пропускали беглецов и ехали дальше. Однако некоторые ворчали:
– И куда лезут? Самим жрать неча.
Одним из таких был Степан Нетяга, недолюбливавший сермяжный люд.
– Будто окромя Дону и земли нет. Шли бы за Волгу аль за Камень. Так нет, в Поле лапти навострили.
Болотников сурово обрывал недовольных:
– Срам вас слушать, донцы. Вы что, сыны боярские али дети царские? Нешто забыли, откуда на Дон прибежали? Нешто вдруг казаками родились?
Роптавшие умолкали.
Весть о стрельцах не напугала Болотникова, однако показываться государевым служилым не хотелось: на Самарскую Луку норовили проникнуть скрытно. Чем неожиданнее приход, тем больше удачи. Но и топтаться на месте не было желания: казаки поободрались, поотощали, и все жаждали дувана.
– Что делать будем, батько? – спросил Нагиба.
– В обход пойдем, – порешил Болотников.
– А коль вновь наткнемся?
– Не наткнемся. Лазутчиков пошлю.
Болотников разбил ертаул на три отряда – по два десятка в каждом – и разослал их в степь.
– Езжайте дугой, держитесь в трех-пяти верстах. И чтоб ни одна душа вас не видела, – напутствовал ер-таульных Болотников.
Часа через два прискакал один из лазутчиков.
– Справа степь свободна, батько.
Потом примчался гонец с другого отряда.
– Слева пусто, батько.
– Добро, – кивнул Болотников, однако войско с места не стронул: ждал вестей из третьего ертаула. Но вестей почему-то долго не было. Иван окликнул Нечайку Бобыля.
– Бери пяток казаков и скачи по сакме ертаула. Спознай, что там у них. Да чтоб стрелой летел!
– Пулей, батько!
Шестеро казаков ускакали в степь. Вернулись в великой тревоге.
– Беда, батько! – закричал Нечайка. – Беда, донцы! – спрыгнул с коня и подбежал к Болотникову. Глаза Нечайки были полны печали и гнева. – Весь ертаул уложили, батько… Оба десятка.
Болотников помрачнел, стиснул эфес сабли. Застыло войско, подавленное страшной вестью. Атаман обвел тяжелым взглядом повольников, глухо спросил:
– Что молчите, донцы? Терпеть ли нам зло стрелецкое?
Повольница ожесточилась, взорвалась:
– Не станем терпеть, батько! Побьем служилых!
– Кровь за кровь!
Болотников сел на коня, выхватил из ножен саблю.
– Иного не ждал, донцы. За мной, други!
Войско хлынуло в степь. Обок с Болотниковым скакал Нечайка; немного погодя он показал рукой на гряду невысоких холмов.
– Там батько!
Вскоре казаки подъехали к полю брани, усеянному трупами повольников. Болотников оглядел местность; то была просторная лощина, прикрытая холмами.
– В ловушку угодили.
– Вестимо, батько. Никак, стрельцы их ране приметили да за холмы упрятались, – произнес Нагиба.
Казаки спешились и спустились в лощину. С трупов неохотно снимались отяжелевшие вороны. Казачьи головы торчали на воткнутых копьях.
– Вот еще одна годуновская милость, – зло процедил Болотников.
– Не любы мы Бориске, – вторил ему Васюта. – Ишь как супротив донцов ополчился 202.
– Собака! – скрипнул зубами Нагиба.
Болотников приказал вырыть на одном из холмов
братскую могилу. Казаки собрали павших, сняли с копий головы. Вдруг один из донцов крикнул:
– Сюда, братцы!.. Юрко!
Молодого казака обнаружили в густом ковыле, неподалеку qt холмов. Был тяжело ранен, рубаха разбухла от крови. Болотников склонился над ним, приподнял голову.
– Ты, батько? – открыв глаза, слабо выдохнул казак.
– Я, Юрко. Крепись, друже, выходим тебя.
– Не, батько… не жилец… Тут их много было, за холмы упрятались… Дон не посрамили, немало стрельцов уложили, – казак говорил с трудом, дыхание его становилось все тише и тише. – Прощай, батько… Прощай, донцы. – Последние слова Юрко вымолвил шепотом и тотчас испустил дух.
Болотников снял шапку, перекрестился.
– Прощай, Юрко.
– Не повезло хлопцу, – горестно вздохнул дед Гаруня. – В Раздорах поганые дюже посекли, почитай, с того свету вернулся. А тут вот стрельцы… Вражьи дети!
Деня понес на руках погибшего друга к могиле. Всхлипывая, не стесняясь горьких слез, гутарил:
– Как же я без тебя, братушка? Будто душу из меня вынули. Ох, лихо мне, братушка, ох, лихо!
Едва успели похоронить павших, как к холму прискакали трое ертаульных.
– Настигли, батько. Верстах в пяти на отдых встали.
– Вас не приметили?
– Не, батько. Погони не было.
– Таем можно подойти?
– Нет, батько, – ертаульный повернулся и махнул рукой в сторону одного из курганов. – До него балками и урочищами проберемся. Стрельцы не приметят. А дале – как на ладони: ни холмов, ни овражков.
– От курганов версты две?
– Так, батько.
Болотников призадумался. Стрельцов врасплох не возьмешь. Пока скачешь эти две версты, служилые примут боевые порядки, и тогда не миновать злой сечи. Немало попадает казачьих головушек.
– Поскачем, батько, – поторопил Нагиба.
– Погодь, друже. Стрелец – воин отменный, бьется крепко.
– Да ты что, батько? Не узнаю тебя. Аль стрельца устрашился? – уставился на атамана Мирон Нагиба.
– Воевать – не лапоть ковырять. Тут хитрость нужна.
Устим Секира въехал на курган, глянул на вражье войско и стеганул плеткой коня.
– Ги-и, вороной!
Конь полетел к стрелецкому стану. Казака тотчас приметили, встречу выехали пятеро конных.
