– Худо мне будет без тебя, сокол ты мой. Пока в Раздорах жил, счастливей меня бабы не было… Федьки смущаешься? То закинь. Один ты мне люб, Иванушка!
– Прости, Агата, казаки ждут.
– А я с тобой, с тобой, Иванушка! Хоть на край света побегу. Возьми сокол!
– Нельзя, Агата. Не бабье дело в походы ходить. Прощай.
Болотников крепко поцеловал Агату и выбежал из куреня. Нечайка кинул повод. Иван вскочил на коня, крикнул:
– С богом, донцы!
Казаки, по трое в ряд, тронулись к Засечным воротам. Держась рукой за стремя, шла подле Васютиного коня Любава. Утирая слезы, говорила:
– Береги себя, Васенька. Под пулю да саблю не лезь и возвращайся побыстрей. Да сохранит тебя Богородица!
– Не горюй, Любавушка, жив буду, – весело гутарил Васюта, а у самого на сердце кошки скребли. Не успел с молодой женой намиловаться – ив поход. Не больно-то на Волгу идти хотелось, но с Любавой не останешься. Какой же он казак, коли баба дороже коня, сабли да степного приволья? Такого на кругу засмеют. Так уж повелось на Дону – казак живет с женой лишь до первого атаманского зова.
У Засечных ворот казаки остановились, слезли с коней и попрощались с оставшимися в крепости раздорцами.
– Да пусть выпадет вам хабар, 201атаманы- молодцы! – радушно напутствовал повольницу Богдан Васильев. Глаза его были добры и участливы. – С богом, Болотников, с богом, славный атаман!
Иван глянул в его лицо и усмехнулся. Лукавит Васильев, содругом прикидывается, а сам рад- радешенек, что голытьба из крепости уходит. Теперь в Раздорах остались, почитай, одни домовитые, то-то Васильев вздохнет. Голытьба ему хуже ножа острого.
– Будь здоров, атаман, – сухо бросил Болотников и огрел плеткой коня. – За мной, донцы!
Казачье войско вылилось в ковыльную степь.
Над головой – ясное бирюзовое небо, впереди – синие дали, а по сторонам, по всему неоглядному простору, лаская глаз, пестрели красные маки. Пряный запах душистых, медом пахнувших цветов, синева неба и степное раздолье туманили голову, будоражили душу, наполняя ее радостным ликованьем.
«Хорошо-то как, господи!» – хмелели без вина казаки, вдыхая чистый, ни с чем не сравнимый, степной пьянящий воздух. И все тут забылось: и каждодневные тревоги, и лютые сечи, и горькие утраты содругов, и незарубце-вавшиеся раны…
Вырвалась песня – звонкая, протяжная, раздольная; песню разом подхватили, и полетел над Полем казачий сказ о добром молодце да богатырских подвигах. Смолкли тут птицы, стихли буйные травы, застыл медвяный воздух, внимая удалому напеву. Пел Болотников, пел Васюта, пели Нечайка и Нагиба, пела степь. А мимо повольни-цы проплывали затаившиеся холмы и курганы с навеки заснувшими серыми каменными бабами.
Неделю ехали казаки по Дикому Полю; миновали Раз-дорский шлях и повернули на Самарскую Луку.
– Волга там подковой изгибается, – гутарил казакам бывалый дед Гаруня. – А середь подковы той – горы, утесы, пещеры да леса непролазные. Ни боярам, ни стрельцам не достать.
О Самарской Луке Болотников давно уже был наслышан. Место лихой повольницы и беглого люда, место удалых набегов на купеческие караваны. Туда-то и поспешал он со своими казаками.
Вскоре выехали к Медведице. Солнце клонилось к закату, кони и казаки притомились. Болотников указал рукой на сосновый лесок.
– Здесь и ночлегу быть.
Расседлали коней и принялись разводить костры. Васюта прошелся вдоль Медведицы и, повеселев, вернулся к Болотникову.
– Хошь ли ухи, батько? Рыба тут сама в казанок просится.
– Ты сначала налови.
– И наловлю, батько!
Васюта побежал к чувалу, в котором возили небольшой походный невод, окликнул казаков.
– Добудем рыбки, станишники!
Болотников оглядел место стоянки и повелел выставить караулы. Дикое Поле беспечности не любит. Чуть оплошал – и пропадай, удалая головушка: редкое лето не швыряли по степи ногаи да крымчаки. А те малыми стаями не шастали.
Еще не успели казаки с неводом в реку залезть, как из-за леска прискакал дозорный Деня.
– Мужик пашет, батько!
– Что?! – Болотников опешил.
– Мужик, грю, степь пашет.
Болотников немало тому подивился, да и казаки от такой неслыханной вести обескураженно застыли. В конто веки Дикое Поле пахали!
– Не померещилось, Деня?
– Да ты что, батько? Сам глянь.
Иван поехал вслед за дозорным. Выбравшись из леска, остановился. Не соврал Деня. Вдоль Медведицы ражий крутоплечий мужик вспарывал сохой целину. Он не видел казаков и, старательно налегая на поручни, громко покрикивал на лошадь, которую вела под уздцы плотная дородная баба в пестрядинном сарафане.
– Ах ты, сыромятная душа. В плети его, атаман! – загорячился Степан Нетяга.
– Погодь, друже, – придерживая Степана, тихо молвил Болотников. – Погодь, донцы.
И тут все увидели, как изменилось суровое лицо атамана, как разгладилась жесткая упрямая складка над переносицей.
«Благодать-то какая!» – просветленно подумалось Болотникову. Оратай размеренно наваливался на соху, которая слегка подпрыгивала в его руках. Черный, жирный, лоснящийся пласт покорно ложился вправо от древней деревянной косули. От свежей борозды, от срезанных на-ральником диких зеленых трав дурманяще пахло.
«Благодать-то какая, господи!» – с благостным выражением на лице повторил про себя Иван и снял шапку. И тут припомнились ему свои первые борозды, строгий хлебопашец-отец на страдной ниве, односельчане-мужики с литовками в яровом жите…
– Что замешкал, батько? – вопросил Нагиба.
– Поехали, – будто очнувшись от сна, коротко бросил Болотников и тронул коня.
Первой увидела казаков баба. Она испуганно ойкнула и что-то поспешно молвила мужику. Тот опустил поручни, разогнул спину и хмуро повернулся к повольнице.
– Кто таков? – спокойно, не повышая голоса, спросил мужика Болотников.
Оратай неторопливо обвел невеселыми глазами казаков и неохотно буркнул:
– Митяйка, сын Антипов.
– Беглый, поди?
Мужик еще пуще нахохлился.
«Откель эти казаки? – обеспокоенно раздумывал оратай. – С Дону аль служилые из городов по прибору? Коль служилые – беды не избыть. Плетками излупцуют, веревками повяжут – и к боярину. А там новые плети, боярин-то лют, усмерть забьет».
– Да ты нас не пужайся, к боярину не вернем, – словно подслушав мужичьи мысли, произнес Болотников.
– А сами-то откель? – диковато насупясь, вопросил пахарь.
– С донского понизовья.
– А не врешь?.. А ну побожись.
Иван перекрестился. Мужик малость оттаял.
– Не таись, друже. Сами-когда-то в бегах были. Я вот на князя Телятевского ниву пахал, а есаул мой Нагиба – на нижегородского боярина, – умиротворенно, располагая к себе мужика, молвил Болотников.
