– Нельзя, Васенька. Матушка меня спросит. Садись, государь мой, на лавку.
Васюта сел и, посмеиваясь, протянул Любаве правый сапог. Но та ухватилась за другую ногу.
– Левый сниму.
Сняла сапог, опрокинула. Об пол звякнула монета. Любава рассмеялась.
– Везучая я, муженек!
– Везучая, Любушка! – кивнул Васюта и понес жену на мягкое ложе.
А свадьба гуляла; и часу не прошло, как тысяцкий послал малого дружку к молодым. Нечайка вышел в сенник и постучал в опочивальню. Ухмыляясь, вопросил:
– Эгей, новобрачные! Хватит тешиться. Все ли у вас слава богу?
– Все в добром здоровье, дружка! – крикнул жених через дверь.
Дружка, не мешкая, известил о том родителей невесты:
– Жених гутарит, что все в добром здоровье, Григорий Матвеич и Домна Власьевна.
Солома довольно крякнул, а Домна Власьевна не без гордости молвила:
– Блюла девичью честь, Любава, не посрамила родителей.
«Сидячие боярыни» чинно выбрались из-за свадебного стола и прошествовали в опочивальню молодых; выпили там заздравные чаши и вновь возвратились к гостям.
А пир гудел до самого доранья. Многие свалились под столами, в сеннике, на базу. Упился и сам тысяцкий. Гости, что еще на ногах держались, вынесли Федьку во двор и положили на копешку сена. Берсень богатырски захрапел.
Девки устроили было хоровод, но казаки принялись озоровать: вытаскивали девок из хоровода, тискали, тянули за курень.
– Ишь как разошлись, – улыбнулась Агата и ступила к Болотникову. – Лихие ныне казаки, проводил бы меня домой, Иван.
Болотников подхватил молодую женку под руку и повел к Федькиному куреню. Агата тесно прижалась; веселая, улыбчивая, заглядывая в лицо, сказала:
– Хорошо мне с тобой, Иванушка.
Тот ничего не ответил, лишь почувствовал, как еще больше хмелеет от ее близости, от жаркого тела.
Вошли в курень. Агата запалила от негасимой лампадки свечу, а Болотников шагнул к двери.
– Пойду я… На баз пойду.
– Зачем же на баз, Иванушка? В курене нонче сво
бодно.
Агата близко подошла к Болотникову, глаза ее влажно и мятежно блестели.
– Давно хотела сказать тебе, Иванушка… Запал ты в душу, крепко запал, сокол. И нет без тебя мне радости.
Обвила Болотникова руками, плотно прижалась всем телом, и это прикосновение обожгло его. Унимая горячую дрожь, Иван попытался отстраниться от Агаты, но та прильнула еще теснее.
– Федька же у тебя… Федька.
– Одного тебя люблю, сокол мой. Одного тебя… Мой ты седни, мой, Иванушка!..
Глава 5 ОРАТАЙ
В один день пришли две черные вести. Вначале прискакали караульные с дозорных курганов.
– Азовцы выступили! Опустошили Маныч да Монастырский городок. Две тыщи коней свели!
Донцы взроптали:
– Неймется поганым! Мало их били. Отомстим азов-цам!
А спустя малое время – новые гонцы: пораненные, в окровавленной одежде.
– Да то ж казаки с Воронежа! – ахнули повольники.
– Стрельцов на нас бояре натравили. Сеча у застав была, многие пали, – удрученно и зло молвили ходившие за хлебом донцы.
Казаки еще пуще закипели:
– Вот вам царева милость! Измором хотят взять. С голоду передохнем!
– В города не пропущают, казаков казнят!
– То Бориски Годунова милость. Не любы ему донцы! Заставами обложил. Аркан вольному Дону норовит накинуть. Не выйдет!
– Не выйдет! – яро отозвались повольники и взметнули над трухменками саблями. – Не отнять Годунову нашу волю! Сами зипуны и хлеб добудем!
– Айда на Азов!
– Айда на Волгу!
Раздоры потонули в грозном гвалте повольницы. Атаман Богдан Васильев попытался было казаков утихомирить, но те еще пуще огневались.
– Не затыкай нам рот, Васильев! Не сам ли горло драл, что царь нам хлеб и зипуны жалует? Вот те царева награда! Вольных казаков, будто басурман, поубивали. Не хотим тихо сидеть! Нас бьют, но и мы в долгу не останемся. Саблей хлеб добудем!
Васильев в драку не полез: казаков теперь и сам дьявол не остановит. А коль поперек пойдешь – с атаманов скинут, это у голытьбы недолго. Ну и пусть себе уходят: царева жалованья все равно теперь не получишь. Пусть убираются ко всем чертям!
Одного не хотелось Васильеву – чтоб голытьба подалась на Азов. Царь Федор и Борис Годунов будут в немалом гневе, если повольница вновь начнет задорить азов-цев. Но отменить казачий поход было уже невозможно. Голытьба засиделась в Раздорах, и теперь ее ничем не удержишь,
В тот же день есаул Федька Берсень начал готовить струги к походу: конопатили и смолили борта и днища, чинили палубы и трюмы, шили паруса. Казаки взбудо-раженно гутарили:
– На море пойдем. У заморских купцов добра много. Азовские крепостицы порушим. А то и до Царьграда сплаваем. Покажем казачью удаль султану!
Свыше тысячи казаков собрались под Федькино начало, три десятка стругов готовились выйти в море.
– А ты что ж, Иван, не пойдешь с нами? – спросил как-то Берсень.
– Не пойду, Федор. У меня иная задумка.
– Жаль. А я-то помышлял воедино сходить, – огорчился Берсень. – И куда ж ты хочешь снарядиться?
– На Волгу, друже. Всей станицей так порешили.
– А может, все-таки со мной? Славно бы повоевали.
– Нет, Федор, на Волгу, – твердо повторил Болотников.
– Чего ж так? Аль азовцы мало зла нам причинили?
– Немало, друже. Но бояре еще больше, – сурово высказал Болотников, и лицо его ожесточилось. – То враг самый лютый. Нешто запамятовал, сколь на Руси от бояр натерпелись? И Дикое Поле хотят в крови потопить. Ужель терпеть?
– Бояре сильны, Иван, – вздохнул Федька. – И царь за них, и попы, и войско у бояр несметное. Уж лучше поганых задорить.
Берсень отплыл из Раздор ранним утром, а на другой день выступил и Болотников. С ним пошло около пятисот казаков. Перед самым уходом Иван забежал к Агате. Та встретила его опечаленным взором.
– Уходишь, сокол?
– Ухожу, Агата. Душно мне в Раздорах, на простор хочу.
– Душно?.. А как же я, Иванушка? Ужель наскучила тебе?.. Остался бы. Уж так бы тебя любила!
– Не жить мне домом, Агата. Дух во мне бродяжий… И спасибо тебе за привет и ласку.
Агата кинулась на грудь Ивана, залилась горючими слезами.
