Мирон Нагиба. Он должен был оберегать свадьбу от всякого лиха и чародейства.
А в доме Григория Соломы хлопотали пуще прежнего. Досужие казачки, пришедшие к Домне Власьевне на помощь, выметали, скребли, мыли и обряжали избы, варили, жарили, парили и пекли снедь, готовили на столы пиво, меды, вина.
Вскоре пришел час и девичника. Любава, собрав подружек, прощалась с порой девичьей. Закрыв лицо платком, пригорюнившись, пела печальные песни. Глянув на мать, запричитала:
– Матушка, родимая! Чем же не мила тебе стала, чем же душеньке твоей не угодила? Иль я не услужлива была, иль не работница? Аль я сосновый пол протопала, дубовы лавки просидела?..
Домна Власьевна всхлипывала да молчала. Девки же, расплетая Любавину косу, приговаривали:
– Не наплачешься за столом, так наревешься за муженьком. Погорюй, погорюй, подруженька.
– Уж не я ли пряла, уж не я ли вышивала? Не отдавай, матушка, мое дело-рукодельице чужим людям на пору га ньице, – еще пуще залилась слезами Любава.
– Пореви, пореви, подруженька. Пореви, краса-девица. День плакать, а век радоваться, – говорили девки, распуская невестины волосы по плечам.
В сенцах вдруг послышался шум; распахнулась дверь, и в светлицу вступил добрый молодец, принаряженный малый дружка Нечайка Бобыль. Поклонился Домне Власьевне, поклонился Любаве, поклонился девкам и молвил:
– Молодой князь Василь Петрович кланяется молодой княгине Любаве Григорьевне и шлет ей дар.
Любава поднялась с лавки, поклонилась дружке и приняла от него шапку на бобровом меху, сапожки красные с узорами да ларец темно-зеленый. Шапка да сапожки Любаве понравились, однако и виду не подала, продолжая кручиниться.
– А что же в ларце, подруженька? – спросили девки.
– Ох, не гляжу, не ведаю. Не надо мне ни злата, ни серебра, ни князя молодого, – протяжно завела Любава.
– Открой, открой, подруженька! – закричали девки.
Любаве же самой любопытно. Подняла крышку и принялась выкладывать на стол украшения: перстни, серьги, ожерелье… Девки любовались и ахали:
– Ай да перстенек, ай да сережки!
Но вот девки примолкли: Любава вытянула из ларца тонкую, гибкую розгу.
– А это пошто?.. – осердилась Любава и обернулась на застывшего у дверей Нечайку.
Дружка ухмыльнулся и важно, расправив богатырскую грудь, пробасил:
– А это, княгинюшка, тебя потчевать.
– Меня?.. За какие же грехи?
– За всяки, княгинюшка. Особливо, коль ленива будешь да нравом строптива.
– Не пойду за князя! – притопнула ногой Любава. – Не пойду! Так и передай Ваське, – забывшись, не по обряду добавила она.
Но Домна Власьевна тотчас поправила:
– Уж так богом заведено, Любавушка. Муж жене – отец, муж – голова, жена – душа. Принимай розгу с поклоном.
– Уж коль так заведено, – вздохнула Любава и отвесила дружке земной поклон. – Мил мне подарок князя.
Чуть погодя наряженную Любаву, под покрывалом, повели под руки из светелки в белую избу и усадили на возвышение перед столом, накрытым тремя скатертями. Подле уселись Григорий Матвеич и Домна Власьевна, за ними – сваха, «сидячие боярыни», каравайники, свечники «княгинины» подружки.
Поднялась сваха, молвила:
– Ступай к жениху, дружка. Пора ему ехать за невестой.
Дружка тотчас поспешил к «князю». Тот ждал его в своем курене. Посаженный отец Гаруня и посаженная мать Настасья Карповна, с иконами в руках, благословили жениха и повелели ему идти к невесте. У «княгининых» ворот пришлось остановиться: они были накрепко заперты.
– Пропустите князя ко княгинюшке! – закричал набольший дружка Болотников.
– Уж больно тароваты! – закричали за воротами девки. – Много ли вас да умны ли вы?
– Много, молодец к молодцу. И умны!
– Ах, хвастаешь, дружка! Возьмем и узнаем, в разуме ли ты. Ну-ка разгадай: стоит старец, крошит тюрю в ста-венец.
Первую загадку дружка угадал легко:
– Светец да лучина, девки!
– Вестимо… А вот еще: родился на кружале, рос, вертелся, живучи парился, живучи жарился: помер – выкинули в поле; там ни зверь не ест, ни птица не клюет.
Над второй загадкой дружка призадумался. Минуту думал, другую и наконец молвил:
– Горшок, девки!
– Вестимо… А ну-ка последнюю: сивая кобыла по торгу ходила, по дворам бродила, к нам пришла, по рукам пошла.
Над третьей загадкой дружка и вовсе задумался. А девки стоят за воротами да посмеиваются:
– Как в лесу тетери все чухари, так наши поезжане все дураки.
Повернулся дружка к поезду: авось кто и разгадает; но поезжане носы повесили. Мудрена загадка! Так бы и довелось дружке срам принять, да тут сваток выручил; молча соединил он руки кольцом и затряс из стороны в сторону.
– Сито, девки!
Девки перестали насмехаться, выдернули засов, распахнули настежь ворота. Поезжане прошествовали к белой избе. Свахи обменялись пряником и пивом, а набольший дружка поднес «княгине» одежду.
– Что говорено, то и привезено.
Жених с поклоном ступил к свахе, сидевшей рядом с невестой.
– Прими злат ковш, сваха, а место опростай!
– Ишь ты, – улыбнулась сваха. – Уж больно ты проворен, князь. У меня место не ковшевое, а столбовое.
Жених вновь повторил свою просьбу, но тут ему ответил один из невестиных дружек:
– Торгуем не атласом, не бархатом, а девичьей красой.
– Славно, дружка! Сказывай, сколь стоит девичья краса? Не поскуплюсь!
– Куницу, лисицу, золотую гривну да ковш вина! – хором закричали дружки, каравайники, свечники и «сидячие боярыни».
– Для такой красы ничего не жаль. А ну, дружки, одари княгиню! – весело прокричал «князь».
И одарили!
Сваха Агата уступила место жениху. Два казачонка протянули между новобрачными красную тафту, чтоб прежде времени друг друга не касались. На стол же подали первое яство. Батюшка Никодим начал молитву, а Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили чесать и «укручивать» невесту.
Сваха Агата заплела невестины волосы в косы, перевив их для счастья пеньковыми прядями. Молвила строго да торжественно:
– Кику княгине!
Кику подали «сидячие боярыни». Сваха приняла и надела ее на голову невесты.
А за столами становилось все гомонней. Посаженный отец Гаруня похваливал молодых да все чаще и чаще прикладывался к чарке.
– Гарная у тебя будет жинка, князь. Живи да радуй-с я. Мне б твои лета. Лихой я был парубок, ох, лихой!
Васюта и снеди не пробовал, и к чарке не прикасался, и в разговоры не вступал: все это дозволялось лишь после венца. А теперь сиди молчком, поглядывай на гостей да красуйся.
