мош-ники редко поют.
– Но все же поют, старик. Собирайся на потеху глухариную.
– На мошника еще рано идти. Глухаря перед зорькой бьют, отец родной.
– Так ли старик говорит, Тимошка?
– Матвей правду сказывает. Мошник – птица особливая, батюшка князь, – подняв палец над головой, деловито заверил Тимоха.
– Сам о том ведаю, – нахмурился Телятевский и шагнул было в избу, но вдруг заметил целый табун лошадей за черной приземистой баней, привязанных поводьями к деревьям.
– Чьи это кони, старик?
– Твоей дружины, князь. Мамон Ерофеич на заимке остановился. Должно, беглых мужиков высматривает. С утра в лес ушли, а коней здесь оставили.
Телятевский недовольно покачал головой и зашел в избу.
Тимоха наклонился к бортнику и доверительно шепнул на ухо:
– На глухаря князь впервой пойдет. Так што сам разумей, дед… А девку твою на озерце повстречали. Крякву стрелой сразила. Князь повелел Василису пы-мать, а она в лесок – и сгинула, плутовка. Хе-хе…
Бортник отшатнулся, борода мелко затряслась и на душе стало смутно.
В избе тихо. Матрена перед самым княжьим приходом убрела в лес за кореньями и пахучими целебными травами, надеясь повстречать в бору Василису.
– Отшельником, что ли, живешь? – спросил Телятевский.
– Со старухой векую, отец родной, – уклончиво отвечал Матвей.
– А девку куда подевал? Кто она тебе будет, старик? И пошто держишь в лесу?
– Бедную сиротку приютил, князь. Родители ее примерли, а мы со старухой пожалели и к себе взяли. Сама она из-под Ярослава-города, дочь крестьянская. Не дали дитю пропасть… А на днях помолиться ее в храм отпустили…
Телятевский шагнул к бортнику, ухватил старика за бороду, пронзительным взором обжег.
– А не лукавишь, дед?
– Зачем же, отец родной. Должна вскоре воротиться дочка. Разве токмо на озера забредет. Велел ей по пути туда заглянуть.
– И что же твоей девке на озере делать? – пытливо вопросил Андрей Андреевич, не отпуская старйка.
– Наказал дочке крякву поглядеть. Самопал да лук со стрелами она прихватила.
– Ой, хитришь, дед. Разве так в храм ходят?
– Вестимо нет, батюшка. Да токмо в лесу без самопала нельзя. Должно, на выходе возле реки оставит.
В избу влетел Якушка. Молодцевато тряхнул русыми кудрями и с поклоном спросил:
– Что прикажешь нам с Тимошкой делать, князь?
Андрей Андреевич сбросил с себя кафтан, оставшись
в просторной 'белой рубахе. Присел на лавку, забарабанил перстами по столу и вымолвил:
– Будьте возле избы да приготовьте зелейный заряд на глухаря.
Якушка вышел, а бортник подошел к поставцу и принялся потчевать князя:
– Не угодно ли медку спробовать, отец родной?
– Простого не хочу, а бражного ковш выпью.
Матвей спустился в подполье и вытащил большую железную ендову с хмельным медом.
– Годков пятнадцать берегу, батюшка князь. Токмо шибко крепок медок, в сон поклонит.
– В том беды нет, старик. Притомился я на охоте, прилягу у тебя на лавке. На глухаря пойдешь – разбудишь, – проговорил князь и до дна осушил бражный ковш.
Похвалил деда за добрый мед, растянулся на лавке и вскоре уснул.
«Странный князь. Очами грозен, душой суров, а вот крестьянским ложем не побрезговал», – подумал Матвей и вышел на крыльцо.
Якушка и Тимоха привалились к перилам, зубоскалили.
– Потише, робяты. Князь почивает. Чудной у нас государь, прямо на овчину завалился, – вымолвил бортник.
– Это дело ему свычное. В ливонском походе на земле с ратниками спал. Седло под голову – и храпака, – тепло проговорил Якушка и, вздохнув, добавил: – Но зато и на руку крутоват. Чуть чего не по нему – тогда держись. Голову срубит вгорячах и не перекрестится.
Бортник потоптался на крыльце и снова взялся за дымарь.
К вечеру, когда Матвей во второй раз запалил костер, на заимку притащились дружинники. Злые, голодные, усталые подошли к избе, но здесь их остановил Якушка.
– Здоров будь, Мамон Ерофеич. Удачлив ли поход?
Пятидесятник окинул княжьего любимца сердитым
взглядом и молча махнул рукой.
– А мы вот знатно с князем поохотились. Вишь, сколько дичи набили, – словоохотливо продолжал Якушка. – Чай, есть хотите, ребятушки. Вон старик костер развел. Тащите птицу в огонь. А в избу нельзя: князь почивает.
Ратники и тому рады. Мигом разобрали дичь и понесли к костру. Лишь один Мамон недовольный бродил по заимке.
«Уж не с девкой ли князь в избе услаждается? Принесла его не ко времени нелегкая», – свербила Мамона
неспокойная мысль.
Глава 12 ГЛУХАРИНАЯ ПОТЕХА
Ночь. Глухой, старый, таинственный бор. Горят яркие звезды между вершинами.
Дед Матвей и князь стоят под сосной и слушают. Тимоху и Якушку бортник посоветовал князю не брать. Мошник – птица чуткая, чуть «подшумишь» – и пропадай глухариная потеха.
Еще с вечера осмотрел Матвей княжий самопал и покачал головой. Дробь была мелковата. Трким зарядом крупного мошника не собьешь. Бортник перезарядил самопал своим зелейным припасом.
Тихо в бору. Ветер дремлет в густых вершинах. Но вот на болоте прокричал журавль.
– Скоро зачнется, князь. Должон боровой кулик с тетеркой голос подать, – наклонившись к князю, чуть слышно прошептал Матвей.
И бортник не ошибся. Вскоре из зарослей протяжно и скрипуче отозвался вальдшнеп, а за ним задорно и шумно фыркнул косач и перешел на переливчатое бормотанье.
Андрей Андреевич переступил с ноги на ногу. Под сапогом хрустнула валежина. Матвей предупредительно приставил палец к губам. И вдруг князь услышал, как где-то невдалеке раздалось:
– Дак! Дак!
А затем началось частое щелканье:
– Тэ-ке, тэ-ке, тэ-ке!
«А вот и мошник», – подумал бортник, но князю об этом уже не сказал: при первом колене глухариной песни – упаси бог шелохнуться. Чуть тронешь ветку или сучок треснет – спугнешь птицу.
Охотники замерли. Дед Матвей выждал второго певчего зачина. И вот наконец мошник перешел со щелканья на беспрерывную азартную песнь:
– Чивирь, чивирь, чивирь!
Здесь уже белобрюхий мошник забывает обо всем на свете и ничего не слышит, призывая своей любовной песнью самок. Но вот здесь-то и опасность. Старый бортник помнит, как в прошлую раннюю весну молодые глухарки помешали ему снять с дерева лесного петуха. Приметив крадущегося охотника, птицы с тревожным квохтаньем подлетели к мошнику. Петух перестал токовать, прислушался и, взмахнув широкими крыльями, полетел за молодками в глубь леса. Бортник вернулся на заимку без дичи.
