пудика три отвалят на мельнице-то вашей.
– Там отвалят. Либо денежку дадут, либо в рыло поддадут. Хлебушек завсегда в почете, – промолвил Афоня и ударился в словеса. – Слышали? В Москве купцы за четверть ржи по двадцать алтын дерут. У-ух, зверье торговое! Помню, бывал я годков пять назад в хлебном ряду на Ильинке. Сидит, эдак, купчина-ухарь в своей лавке, борода веником, пудовым безменом на посадских трясет, глотку дерет: «Задарма отдаю, окаянные! Пошто лавку стороной обходите. Сдохнете, ироды!» У меня за душой ни гроша, а к купчине подошел…
Болотников, посмеиваясь, слушал Афоню о том, как тот сумел одурачить свирепого торговца на потеху слободских тяглецов 46.
Мельница – в трех верстах от села Богородского, на холме за господской нивой. Послал Иванку отец. Наказал привезти муки бортнику Матвею да попросить в долг три чети зерна.
Вправо от дороги тянулась княжья пашня, покрытая ярким зеленым ковром озими.
Влево – пестрели жухлой прошлогодней стерней и сиротливо уходили к темному бору нетронутые вешней сохой, разбухшие от дождей крестьянские полосы.
«У князя озимые на пять вершков поднялись, а наши загоны впусте лежат. Велика святорусская земля, а правде на ней места не сыщется», – мрачно раздумывал Болотников, посматривая на зарастающее чертополохом крестьянское поле.
Передние колеса телеги по самые ступицы ухнули в глубокую, наполненную жидкой грязью колдобину. Афоня ткнулся лицом в широкую Иванкину спину и поспешно ухватился за малую кадушку, едва не вывалившуюся на дорогу.
– Балуй, Гнедок, – сердито погрозил кулаком Шмоток, и, приподняв крышку, запустил руку в кадушку, вытащив из нее золотистого линя.
– Добрая рыба, хе-хе!
– А крапивы пошто в кадушку наложил, милостивец? – полюбопытствовал Карпушка.
Афоня хитровато блеснул глазами.
– Э-э, братец. Умный рыбак без оной злой травы не ходит. В крапивном листе всякая речная живность подолгу живет и не тухнет. Глянь в кадку. Вишь – и линь, и язь, и сазан трепыхаются. Душа из них до сих пор не вышла, а ведь ночью вентерем ловил. Вот те и крапива!
Возле Панкратьева холма страдники спрыгнули с подводы и пошли до мельницы пешком. Иванка жалел лошадь. Хотя и был Гнедок в ночном пять дней и на1улял молодой травкой опавшие бока, но все же ему предстояло вскоре снова тащить за собой нелегкую соху и ковырять землю на десятинах.
Мельница стоит на холме издавна. Старая ветрянка, с потемневшими обветшалыми крыльями помнит еще смутные годы княжения Василия Темного и царя Ивана Васильевича. А срубил мельницу прадед Евстигнея – деревянных дел мастер Панкратий, оборотистый, башковитый мужик – старожилец князей Телятевских. С той поры так и называли – Панкратьев холм.
Глава 15 БЛАГОДЕТЕЛЬ
Из широко раскрытых ворот клубами вилась седая пыль. Возле мельницы толпились с десяток мужиков, прибывших из разных деревенек княжьей вотчины. Всех привела нужда. Одни привезли на помол две-три чети последней, наскребенной в сусеках, прошлогодней ржи, другие – в надежде обменять кое- какую рухлядь на малую меру хлеба, а третьи – слезно упрашивали мельника одолжить им зерна или муки под новый урожай.
Провожая Иванку, отец тоже напутствовал:
– Сеять яровые нечем. Попроси у Евстигнея в долг три чети жита. Осенью сполна отдадим.
Иванка зашел в мельницу, поприветствовал хозяина:
– Здоров будь, Евстигней Саввич.
Евстигней – мужчина дюжий, лысый, с пучком редких рыжеватых волос над большими оттопыренными ушами. По груди стелется светло-каштановая борода. Глаза проворные, с прищуром, нос крупный, мясистый. Ходит неторопливо, степенно, говорит немногословно и деловито.
Мельник отряхнул муку с фартука, сказал в ответ:
– Здорово, молодец.
– Продай муки, Саввич, – сразу приступил к делу Иванка.
– Какая нонче мука, – махнул рукой Евстигней. – Сам перебиваюсь.
«Лукавит мельник. Цену набивает. Вон оба ларя с мукой. Да и в амбаре, поди, не мякина лежит», – подумал Болотников и ткнул пальцем в сторону ларей.
– То не моя, парень. Мирской ржицы намолот. Заберут вскоре, а своей муки нету, – отрезал Евстигней и повернулся к жернову.
«Опять врет. У мужиков по весне столько ржи на помол не наберется. Придется накинуть, дьяволу рыжему».
На селе знали, что коли мельник в чем упрется – его и оглоблей не сдвинешь. Все одно на своем настоит. Но ведали крестьяне и другое: жаден Евстигней до даровых денег, набавь пару полушек – и оттает.
– Не скупись, Саввич. Алтын на четь накину.
– Гривенку, – не оборачиваясь, пробубнил в бороду Евстигней.
– А пошел ты к черту! – осерчал Иванка и затопал к выходу.
– Погодь, погодь, милок! – закричал ему вслед мельник. – Поладим на алтыне. Наскребу малую толику, последки отдам.
Болотников чертыхнулся и протянул мельнику мешок.
– Вначале денежки изволь, милок.
Получив деньги, Евстигней выпроводил мужиков на двор и засеменил к амбару. Болотников пошел было за ним.
– Побудь во дворе, молодец. Темно у меня в клети – зашибешься, – опустив вороватые глаза, произнес мельник.
Иванка усмехнулся и подошел к мужикам. Афоня Шмоток, задорно блестя глазами, рассказывал мужикам небылицы. Карпушка озабоченно топтался возле телеги, прикидывая, как подступиться к хмурому и суровому мельнику.
– Что, Иванка, сторговался? Каков Евстигней? – спросил Афоня, сползая с телеги.
– Мироед твой Евстигней, скупердяй. На обухе рожь молотит, из мякины кружево плетет.
Крестьяне согласно закивали бородами, но вслух высказать не посмели. Услышит, чего доброго, Евстигней Саввич – ну и поворачивай оглобли. Шмоток, выслушав мудреную Иванкину поговорку, не захотел отстать и вновь встрепенулся.
– Воистину так, Иванка. Туг мешок, да скуповат мужичок. Наш Саввич, православные, из блохи голенище кроит, шилом горох хлебает, да и то отряхивает.
Все рассмеялись. Из амбара с мешком на плечах вышел Евстигней. Хмуро глянул на страдников, проворчал:
– Чего ржете, голоштанные?
Мужики присмирели. Афоня натянул колпак на самые глаза, а Болотников снова прошел на мельницу.
Навесив мешок на безмен, Евстигней, прищурясь и вглядываясь в метки на железной пластине, вымолвил:
– Из моей муки и пироги и блины знатные пекут. На княжий стол повара берут. Не грех и денежку еще накинуть.
– Князь деньгам счета не знает. У него что ни шаг, то гривна, деньга на деньгу набегает. А у нас спокон веку лишнего алтына не водится. Так что не обессудь, Саввич, не будет тебе прибавки. А вот взаймы у тебя попрошу. Коли есть на тебе крест – одолжи до покрова три чети жита. Сеять пашню нечем. Отдадим сполна да пуд накинем.
