селянам взаймы даст».
Глава 2 У КРЕПОСТНОЙ СТЕНЫ
На рассвете выехали к Яузе. Над тихой застывшей рекой курился, выползая на низкие берега, белесый туман.
Иванка кинул взгляд на открывшуюся Москву и молвил весело:
– Глянь, Афоня, на чудо-крепость. По осени мы с отцом на торг приезжали. Тогда каменных дел умельцы только до Сретенки новой стеной город опоясали, а нонче уже и на Васильев луг башню подвели. Растет Белый город.
– Мать честная! А башни-то, башни-то какие возвели! Зело грозны и неприступны, – всплеснул руками бобыль.
– Теперь ворогу Кремля не достать, через три кольца каменных ни крымцу, ни свейцу, ни ливонцу не пробиться.
Афоня вертелся на лошади, вставал на стремена и все изумленно ахал:
– И всего-то пять годков в белокаменной не бывал. Тут за Яузой еще лес шумел, а топерь слободы раскинулись. Вот те на!
Афоня спрыгнул с лошади, опустился на колени, скинул шапку и принялся истово креститься на златоверхие купола церквей.
– Матушка Москва белокаменная, златоглавая, православная, прими сирот своих с милостью и отпусти с добром.
Иванка повернулся к лесу, залитому теплыми лучами солнца, толкнул Афоню.
– Айда в бор, самопалы спрячем.
– И то верно, Иванка. По Москве оружному простолюдину запрещено ходить. Мигом в Разбойный приказ сволокут.
Под старой корявой сосной засыпали самопалы землей, бурьяном прикрыли и вернулись к реке. Верхом на конях миновали деревянный мост и выехали на Солянку.
В приземистых курных избенках ютились черные люди – государевы тяглецы. Несмотря на ранний час, от изб валил дым. Он клубами выходил из волоковых оконцев и смрадными тучами повисал над жухлыми соломенными крышами.
По улице сновали в полотняных сарафанах девки и бабы с бадейками, хмурые бородатые мужики с заступами, топорами и веревками.
– Москва завсегда рано встает, Иванка. Эгей, мужичок, куда спозаранку снарядился? – окликнул бобыль тяглеца.
Посадский перекинул с плеча на плечо топор и огрызнулся.
– Очумел, козел паршивый. Аль не видишь, чирей те в ухо!
Афоня хихикнул.
– Востер мужичок. Здесь не зевай, народ бедовый. Однако, куда это людишки спешат?
– Помолчи, Афоня!
Вдоль крепостной стены словно в муравейнике копошились сотни работных людей: заступами копали ров, железными кирками долбили белый камень, в бадейках, кулях и на носилках подтаскивали к стене песок и глину, поднимались по деревянным настилам на башни. Тут же сновали десятки конских подвод с обозниками, каменных дел мастера, земские ярыжки 53, объезжие слободские головы с нагайками.
Пыльно, душно. Ржание лошадей, свист нагаек и шумная брань земских ярыжек, досматривавших за нерасторопным и нерадивым людом.
К гонцам подъехал объезжий голова, свирепого вида мужик в малиновом кафтане, при сабле. Спросил дерзко:
– Чего рты разинули? Что за народ?
– Из деревеньки мы, батюшка. В Москву нам надобно, в соляную лавку. Щти хлебаем пустые без соли, – молвил Афоня.
– Слезай с коней. Айда глину месить, камень таскать, – приказал голова.
– Дело у нас спешное. Должны вскоре назад обернуться, сев в вотчине, – сказал Болотников.
Объезжий сунул два пальца в рот и оглушительно по-разбойному свистнул. Мигом подлетели с десяток земских ярыжек в темных сукманах 54.
Голова вытащил из-за пазухи затасканный бумажный столбец, ткнул под козлиную бороденку Афони.
– Царев указ не слышал? Всякому проезжему, прохожему, гулящему скомороху, калике аль бродяге, что меж двор шатается, государь повелел по едину дню на крепости быть и с превеликим радением цареву силу множить. Так что слезай с коней, деревенщина.
Иванка чертыхнулся. В селе мужики гонцов как Христа дожидаются, мешкать и часу нельзя. Но пришлось смириться: против государева указа не пойдешь.
Объезжий голова подвел гонцов к Яузским воротам, над которыми каменных дел мастера возводили башню. Черноглазый детина в кожаном запоне 55, весь перепачканный известкой, мелом и глиной, прокричал:
– Давай их сюды, Дорофей Фомич! У меня работных людей недостает.
Дорофей Кирьяк согласно мотнул бородой. Афоня ухватил его за полы кафтана:
– При лошадушках мы, батюшка. Дозволь возле реки коней стреножить. Тут рядышком, да и нам отсель видно будет, не сведут. Мало ли лиходеев кругом.
Кирьяк оценивающе взглянул на рысаков и милостиво разрешил.
По шаткому настилу Иванка поднялся на башню, где каменных дел мастера выкладывали «шапку». Черноглазый парень шагнул к Болотникову и шутливо, но крепонь-ко ткнул его кулаком в грудь. Иванка ответил тем же. Парень отлетел к стене и зашиб плечо, однако незлобно отозвался:
– Здоров, чертяка! Словно гирей шмякнул. Тебе только с конем тягаться. Шумилкой Третьяком кличут меня, а тебя?
– Иван Болотников. Что делать укажешь?
Шумилка кивнул на старого мастера.
– Пущай раствор носят, – сказал тот.
Внизу, у подножья башни, с десяток мужиков в больших деревянных корытах готовили раствор для каменной кладки. Возле них суетился маленький сухонький седоватый старичок в суконной поддевке. Он поминутно ворчал, и видно было, что мужики побаивались его.
– Водицы помене плескай. Спортишь мне месиво. Не печь в избе делаем, а крепость возводим. Разумей, охламон, – наступал старичок на угрюмого костистого посадского.
– На башню подымайтесь сторожко. Бадейки не разлейте. Раствору цены нет, вся сила в нем, – строго напутствовал мастер.
Иванка носил бадейки на башню играючи, хотя и весили они до двух пудов, а вот Шмоток вскоре весь взмок и закряхтел. Третьяк, выкладывая кирпичи в ряду, зубоскалил на Афоню:
– Порты не потеряй, борода. Ходи веселей!
– Тебе смешно, а мне до сердца дошло. Веселье в пазуху не лезет, – как всегда нашелся Афоня.
Часа через два вконец измотавшийся бобыль подошел к Болотникову и шепнул на ухо.
– Мочи нет бадьи таскать. Сунем гривну объезжему, может, и отпустит в город.
– Держи карман шире. Ты за конями лучше досматривай. Смекаю, не зря голова на реку поглядывает, глаза у него воровские.
На счастье Афони вскоре на звоннице церкви Дмитрия Солунского ударили к обедне. Работные люди перекрестились и потянулись на Васильев луг, где вдоль небольшой и тихой речушки Рачки раскинулись сотни шалашей.
Гонцы подошли к коням, развязали котомки. Болотников разломил надвое горбушку хлеба, протянул
