Афоне. Тот, горестно вздыхая, забормотал:
– Угораздило нас Солянкой ехать. Надо было в Садовники, а там через плавучий мост, Москворецкие ворота – ив Китай-городе. Там князь живет. Заждутся теперь мужики…
Болотников доел горбушку, поднялся и неторопливо пошел вдоль речушки. Работные люди сидели возле шалашей и молча жевали скудную снедь. Иванка видел их изможденные серые лица, тоскливые, отрешенные глаза, и на душе у него становилось смутно.
На берегу речушки, возле самых камышей, сидел высокий, сухощавый старик в рваной сермяге, с жидкой седой бородой и слезящимися глазами. Хватаясь за грудь, он хрипло и натужно кашлял. Иванка прошел было мимо, но старик успел ухватить парня за порты.
– Нешто, Иванка?
Болотников в недоумении подсел к работному. А старик, задыхаясь от кашля, все норовил что-то вымолвить, тряс нечесаной седой бородой. Наконец, он откашлялся и глухо произнес:
– Не признаешь своих-то?
Иванка пристально вгляделся в сморщенное землистое лицо и ахнул:
– Ужель ты, Герасим?
Герасим печально улыбнулся.
– Чай, помнишь, как нас, бобылей, из вотчины в Москву повели? Сказывали, на одну зиму берем. Да вот как оно вышло. Пятый год здесь торчим. Было нас семеро душ из вотчины. Четверо с гладу да мору преставились, двое норовили бежать. Один-то удачно сошел, а Зосиму поймали, насмерть батогами забили. На Егория вешнего схоронили его. Я вот одряхлел. Все жилы крепость вытянула. А мне ведь еще и пятидесяти нет, Иванка.
Болотников хмуро слушал Герасима и диву давался, как за пять лет из крепкого, проворного мужика тот превратился в дряхлого старца.
– Тюрьма здесь, Герасим. В неволе царь народ держит. Пошто так?
– Э-э, нет, Иванка. Ты царя не трожь. Блаженный он и народом чтим. Тут на ближнем боярине Борисе Годунове грех. Сказывают, что он повелел новую крепость возводить и мужиков в неволе томить без выходу, – понизив голос, произнес Герасим и снова весь зашелся в кашле; отдышавшись, виновато развел руками. – Надорвался я тут, Иванка. Внутри жила лопнула. Кровь изо рта идет, помру скоро. На селе мужикам поклонись, да проси батюшку Лаврентия помолиться за меня, грешного. Сам-то как угодил сюда?
– Гонцом к князю мир снарядил. Засевать яровые нечем. Буду у Телятевского жита просить. Да вот застрял здесь. Повелели день отработать.
– Это тоже по указу ближнего царева боярина. Норовят через год крепость к Китай-городу подвести. Тут и замкнется каменное колечко. Тыщи людей здесь примерли. Зимой в город деревенских мужиков не пущают. В землянках живем-маемся. Шибко мерзнем. Хворь всех одолела. Ежедень божедомы усопших в Марьину рощу отвозят да в ледяную яму складывают, а в Семик хоронят. Вот житье-то наше… Ох и стосковался я по землице отчинной, по сохе-матушке. Хоть бы перед смертью по селу пройтись да на мужиков взглянуть, к старикам на погост наведаться. – Герасим смахнул со щеки слезу и продолжал. – Князь-то наш строг да прижимист. На Москве хлебушек дорогой. Мнится мне – откажет селянам князь…
Около часу сидели Иванка и Герасим возле речки. Старик пытливо выспрашивал о мужиках, родит ли земля, по скольку ден крестьяне на боярщину ходят, да велик ли оброк на князя дают, много ли страдников в бегах укрывается и кого бог к себе прибрал. Болотников не спеша рассказывал, а Герасим, вспоминая родное село, ронял слезы в жидкую седую бороденку и поминутно кашлял.
Возле Яузских ворот ударили в сигнальный колокол. Работные люди неторопливо потянулись к крепости.
– Ну прощевай, Иванка. Более не свидимся. Исаю от меня поклон передай, – с тихой грустью высказал Герасим.
К речке подъехал объезжий голова, гаркнул сердито:
– Подымайся, старик. Аль оглох!
Герасим просяще молвил:
– Уж ты прости меня, батюшка. Силушки нет, дозволь денька два отлежаться. В ногах ослаб, грудь разломило.
– Будя врать, козел паршивый. А ну, поднимайся! – прокричал Кирьяк и хлестнул старика нагайкой.
Болотников шагнул к обидчику.
– Пошто старого бьешь? Хворый он, вот-вот ноги протянет.
Кирьяк сошел с коня, недобро усмехнулся и больно полоснул Иванку нагайкой.
Болотников вспыхнул, гневно сверкнул глазами, подступил к Кирьяку, оторвал от земли и швырнул в речку.
Работные люди, проходившие мимо, остановились. Один из них зло высказал:
– Дорофей – зверь лютый. Десятки мужиков насмерть забил. Совсем утопить бы его, братцы. У-у, ирод!
К речке начали сбегаться земские ярыжки. Объезжий голова по самую грудь завяз в тине. С налитыми кровью глазами выбрался на берег и в бешеной злобе двинулся на дерзкого парня, вытянув из ножен саблю.
«Сам пропал и мирское дело загубил», – с горечью подумал Болотников.
Глава 3 В ДЕРЕВЕНЬКЕ УБОГОЙ
Уезжая в Москву, князь Андрей Андреевич имел с приказчиком тайную беседу.
– В монастырь настоятелю дарохранительницу отвези да крест напрестольный. Пусть молебен отслужит по сестрице. А по пути к соседу загляни. У Митрия Капусты мужички разбредаются. Дворянишку худородного обласкай, напои, а крестьян в вотчину перемани. Выдай им по два рубля, подрядные грамоты состряпай. Сам знаешь – не впервой.
– Нелегко будет, батюшка, царев указ рушить. Неровен час – прознают в Поместном приказе 56, тогда быть беде, – покашливая в бороденку, произнес Калистрат.
– То моя забота. Делай, что велено. Радение твое не забуду…
…Ранним утром, прихватив с собой Мокея и трех челя-динцев с самопалами, Калистрат выехал в Подушкино. Всю дорогу молчал, раздумывал, как сподручней подойти к дворянину-соседу. Князю-то легко указывать. Митрий Капуста – человек крутой, своевольный да бражный. При покойном государе Иване Васильевиче в опричниках 57служил, боярские вотчины рушил. Попади ему под горячую руку – по голове, словно разбойник, кистенем шмякнет – и прощай белый свет. А нонче, сказывают, Капуста не в себе: поместьишко захирело, а сам в запой ударился.
Пбдушкино – верстах в семи от княжьей вотчины. Убогая деревенька в двадцать дворов. С давних пор осели здесь старожильцы да новопорядчики – крестьяне подмосковные.
Проезжая полями, не тронутыми сохой и заросшими травой, Калистрат сокрушенно качал головой:
– Запустела нива у Митрия. Един бурьян на землице. Ай, как худо живет Капуста.
Въехали в деревеньку. Тихо, уныло. Покосившиеся курные избенки под соломенной крышей, ветхая деревянная церквушка.
Неказист и сам терем дворянский: изба с повалушей на подклете.
На крыльце сидел большеголовый лохматый мужик босиком, в простой кумачовой рубахе.
– Дома ли господин? – спросил приказчик.
– Аль не зришь, дурень, – позевывая, ответил мужик.
Калистрат поспешно сошел с коня, поясно поклонился.
– Прости, батюшка. Не признал сослепу. Здоров ли, Митрий Флегонтыч?
