мира…«Едва ли до этого может дойти самоотверженность русского императора, – с усмешкой подумал Меттерних. – Довольно того, что он предпринял этот поход, в прямой ущерб своей стране и к выгоде ненадежных друзей, – цинично думал Меттерних. – И еще, и еще, – пришла ему в голову ужасная мысль, – Наполеон, чтобы заручиться доверием Александра, может послать ему всю дипломатическую переписку с венским кабинетом последнего времени. Это он может сделать по двум причинам. Во – первых, показать искренность своего обращения, а, во – вторых, доказать, что, кроме себя, он может рассчитывать на все силы Австрийской империи! Тогда все равно – всему конец! Проклятый выскочка обыграл его! Император Франц трус и предатель. В крайнем случае он пожертвует своим министром… А там безвестность и нищета. Итак, – закончил он свои размышления, – выводы таковы: Наполеон не верит и грозит – раз. Военные наши приготовления не закончены – два. Александр непостоянен, Россия недовольна этой войной и возможен сепаратный мир с Францией – три. Результат – уничтожение Пруссии полное унижение Австрии и падение его, Меттерниха».
Меттерних резко встал и заходил по комнате. Потом остановился, презрительно и насмешливо взглянул на портрет своего императора и тихо произнес:
– А его величество любит играть дуэты на скрипке. Но едва ли ему доставит удовольствие дуэт с прусским королем.
Но граф Меттерних был не таким человеком, которого можно легко повалить. Ведь в конце концов в резерве сам Наполеон! Он должен помнить, кто заключил его брак с дочерью императора… Что касается обязательства перед союзниками, то ведь все трактаты пишутся для того, чтобы их нарушать. И во всяком случае надо выиграть время до 1 июня, обезопасив себя со стороны Наполеона. А время лучший союзник дипломатов. И, несколько успокоенный, Меттерних сел к столу.
XVIII
Когда через десять минут посол Франции граф Нарбонн вошел в кабинет, он увидел перед собою то же невозмутимое лицо с холодной любезной улыбкой на губах.
Граф Нарбонн с ног до головы был вельможа. Он казался истинным представителем старой Франции, Франции времен королей. Его юность и молодость протекли при роскошных дворах Людовиков, и он сберег все старые традиции своего древнего рода. Рыцарски честный, гордый без тщеславия, он казался своим в обществе королей и императоров. От него веяло старым романтизмом, и казалось недоразумением его присутствие среди новых людей двора новой Франции. Многие считали его роялистом. Но этот гордый, старый вельможа был пламенным патриотом. Он видел и понимал, чем Франция обязана Наполеону, и в его сердце были неразделимы Франция и ее император. В придворных венских кругах он был принят как свой, и ему было доступно многое в этом кругу» посвященных». Наполеон знал, что делал, когда назначил этого старого аристократа, чей род восходил к XI веку, своим представителем при самом легкомысленном и тщеславном дворе в Европе, на смену графу Отто, считавшемуся при этом дворе» parvenu».
С обычной, несколько старомодной любезностью он приветствовал всемогущего австрийского министра. Но Меттерних заметил оттенок высокомерной гордости и холодности в его тоне.
– Как я рад, господин граф, – начал он, – что вы почтили меня своим посещением. Какие добрые вести у вас? Новая победа? Кажется, мы опять начинаем привыкать к ним. Надеюсь, его величество здоров?
Меттерних подвинул графу кресло.
– Благодарю вас, – ответил Нарбонн, садясь, – его величество редко так хорошо себя чувствовал, как теперь. Что касается новой победы – ее пока еще нет, но, конечно, она близка.
Меттерних сделал жест, говорящий, что в этом не может быть сомнения.
– Союзники отступают, – продолжал Нарбонн, – наши силы растут. Вице – король уехал в Италию формировать новую армию. Со дня на день мы ожидаем в Дрезден саксонского короля. Последняя победа императора сделала еще теснее Рейнский союз. Наши ресурсы неистощимы, между тем как Россия истощена, а Пруссия… но ведь вам известно, дорогой граф, что прусский король теперь в отчаянии…
Меттерних слушал эти слова, полузакрыв глаза, взвешивал и оценивал их, выжидая дальнейшего.
– Но император ждет определенного решения от Австрии, с которой его связывают родственные и политические узы, – закончил Нарбонн.
– Но, Боже мой! – воскликнул Меттерних, – разве мой августейший повелитель не ясно выразился в своем письме? Разве не с достаточной определенностью венский кабинет предлагает свои дружеские услуги?
– Да, но на каких условиях? – заметил Нарбонн. – Уступки Иллирии, уничтожения Рейнского союза, раздела герцогства Варшавского и восстановления Пруссии в границах до шестого года. Не слишком ли это дорого?
– Да разве это наши требования? – живо возразил Меттерних, – это даже не требования союзников. Это их мечты. Это высший предел их желаний. Мы только посредники. Передавая их желания, мы вместе с тем стараемся умерить их. Мой император ясно выразился, что уже первое сражение умерило многие увлечения и рассеяло многие несбыточные мечты. Но мы также находим, что было бы справедливо со стороны императора Наполеона великодушно пойти на некоторые уступки во имя всеобщего мира, который достойно увенчал бы его славное царствование.
– Однако, – прервал его Нарбонн, – вы уже не желаете играть роль мирных посредников, вы вооружаетесь. Император недоволен назначением Стадиона. Будем откровенны, дорогой граф. Я дам вам дружеский совет – не раздражайте льва. Подумайте, что может произойти, если император Наполеон обратится непосредственно к русскому императору.
– О да, – с едва уловимой усмешкой произнес Меттерних. – Une mission au quartier general russe partagerait le monde en deux.
Нарбонн бросил на него быстрый взгляд. Эти фразы были упомянуты в инструкции, полученной им сегодня утром от герцога Виченцского, но он не знал, что эта же фраза приведена и в донесении графа Бубна Меттерниху.
– Вы правы, – спокойно возразил он, – это может случиться. Переписка здешнего русского, посла графа Штакельберга с графом Нессельроде, между прочим, теперь лучшим дипломатом в России, исключая, конечно, самого императора, дает для этого достаточно оснований.
Несмотря на всю свою выдержку, Меттерних не мог скрыть невольного движения беспокойства. Конечно, эта переписка в достаточной мере компрометирует его политику.
– По определению императора, – равнодушным тоном заметил Нарбонн, – интрига – не политика, так как политика ведет всегда к определенной цели, а интрига вовлекает в противоречащие действия, не имеющие постоянной цели.
– Какое глубокое определение! – воскликнул Меттерних. – Вот именно поэтому мы и не можем вмешиваться в интриги, какие, как вы говорите, связывают Штакельберга с Нессельроде. Они действуют на свой риск и страх. Да мы и не интересуемся их поступками. И потом, каких еще доказательств нашего доброжелательства требует его величество император Наполеон? – продолжал Меттерних. – Разве, даже в нарушение нашего нейтралитета, мы не согласились пропустить через наши владения целый корпус Понятовского на соединение с французской армией? Разве мы не выражали открыто нашего отрицательного отношения к выступлению Пруссии?
Легкая усмешка пробежала по губам Нарбонна.
– Поменьше нейтралитета, милый граф, – сказал он, – и побольше содействия нам, вот чего хотел бы, ради взаимной выгоды, император Наполеон. А еще, – добавил он, вставая, и в его голосе послышалась скрытая угроза, – уверяю вас, что время очень дорого, момент легко может быть упущен, а император Наполеон нетерпелив. Когда я могу написать его величеству определенные, положительные условия, на которых Австрия заключает союз с Францией против коалиции? – закончил Нарбонн, глядя в лицо Меттерниха блестящими глазами.
Меттерних встал и, хотя чувствовал себя оскорбленным тоном Нарбонна, был по – прежнему холодно
