Клянусь Вам памятью Жоржа, что он к Вам относился не только дружески, но абсолютно лояльно. Доказательство чему — посылка письма Яновского — против моих взглядов на частную переписку. Он Вас любил. А любил он очень мало кого.
Мне здесь пришлось слышать всякие пародии, сочиненные якобы Жоржем, — все это абсолютный вздор. Никогда ничего подобного он не сочинял, но все они оскорбительны и конечно, должны были создать новых врагов Жоржу — хотя у него и так врагов было слишком много.
Это на всякий случай — к Вашему сведению.
Сейчас я получила вот какое письмо — прилагаю его, тоже для сведения. Статьи Терапиано [1261] я еще не видела — «Р<усскую> Мысль» мне все еще посылают в Иер, и я ее получаю на четвертый день. Или на пятый.
В здешнем доме я живу, как на маяке, в интегральном одиночестве, ни с кем не разговаривая. С Терапиано встретилась как раз в субботу в кафэ в Париже, где Страховский [1262] сообщил парижанам о будущем журнале «Современник».[1263]
О статье Терапиано речи не было. Прочту ее завтра, когда буду в Париже, если не получу «Р<усскую> Мысль» до того времени. Но ненависть его к Вам идет от «телефонной книжки» — и сравнения с «Петер<бургскими> зимами». [1264] Как раз от того, что положило начало нашего сотрудничества (постоянного) в Н. Журнале и нашей с Вами дружбы. Это тоже к Вашему сведению. Я в писаниях Терапиано, как и в Померанц<ева> (прежних), не при чем. Теперь, конечно, за Померанцем могу присмотреть — и не позволить ему «перерезвиться», но над Терапианцем власти не имею — ни-ка-кой. Он важный и толстый. [1265] А я только бедная и тощая вдова Георгия Иванова — потерявшая самостоятельное значение, ставшая только чем-то вроде росчерка его посмертной подписи и даже потерявшая шесть кило «живого веса» — вместо прежних 60 кило осталось только во мне 54 кило вдовьего веса. И что со мной теперь считаться?
Хоть горько, но сознаю и чувствую свою «вдовью долю».
А бедный Жорж воображал по наивности, что после его смерти все спохватятся, и все, кто не сумели проявить ему при его жизни свою любовь, — откроют мне сердце, объятия, ну и слегка кошельки, хотя этого мне не надо, и окружат меня, в память его, любовью, нежностью и заботой, будут наперерыв стараться обо мне.
Но ничего подобного не получилось, Адамович меня утешает: «Пора Вам понять, что человек человеку бревно и ничего ни от кого не ждать».*[1266] Я и не жду. И поэтому и не еду — хотя Жорж этого так хотел — в Америку.
Не еду не потому, что боюсь не смочь материально устроиться — устроилась бы вполне сносно. А вот это самое: «нежней, нежнее будьте...» мне необходимо. А то могу сигануть с 24-го этажа от одиночества.
Может быть, все-таки, когда немного очухаюсь, и поеду в Нью-Йорк, но не сейчас. Хоть и жаль, что не могу даже в этом исполнить волю Жоржа.
Хотелось бы мне также посоветоваться с Вами, надо ли перевозить Жоржа в Париж, как настаивает Водов.[1267] Но об этом в следующий раз. Уже и так для Вас слишком большой труд меня читать. Ну, а о зайчьем тулупчике Lederplex'e и вспоминать не будем.
Отчета о вечере не видела, но спасибо. И за все, что Вы делаете спасибо. Жорж бы Вас поблагодарил — я за него. И за себя.
Книги я получила в субботу. И опять приношу благодарность, а то было неловко — все ждут и обижаются.
Вы меня сегодня очень, очень, очень обрадовали — «П<осмертным> Дневником». Как могло быть, чтобы Вы — Ницше...
С самым сердечным приветом О<льге> А<ндреевне> и Вам. А чье это стихо — не знаю — нежней, нежнее. Но, пожалуйста, со мной.
Ваша
* Это Адамовичу единственное нравилось у Ремизова.
Простите за почерк, у меня, как у пьяницы, дрожат руки.[1268]
Примечания
1
В «Русском доме» (пансионат для эмигрантов) городка Монморанси, к северу от Парижа, на авеню Шарля де Голля, 5, Г.И. с Одоевцевой жили с короткими перерывами около трех лет - с 1951 по начало 1954 г. S et O (Seine et Oise) - департамент Сена и Уаза
2
В кн. XXXII (1953) «Нового журнала» напечатана рецензия Гуля на второе издание «Петербургских зим» (1952). По сравнению с первым (1928), в книгу добавлены две новые главы: о Есенине и о Блоке и Гумилеве.
3
«Генерал БО» (1929) — роман об Азефе и Савинкове, в позднейшем издании — «Азеф» (1959); «Конь Рыжий» — художественная автобиография, печаталась в «Новом журнале» в 1946—1948 гг. (кн. XIV—XVII, XIX, XX), отдельным изданием вышла в 1952 г.
4
Сергей Петрович Мельгунов (1879/1880—1956) — историк, политический деятель, в 1917 г. начал издавать «Материалы по истории общественного и революционного движения в России», выпустил сборник документов Московского охранного отделения «Большевики». После ареста в феврале 1920 г. был в августе 1920 г. приговорен к расстрелу решением Верховного революционного трибунала ВЦИК, замененному тюремным заключением на 10 лет. В феврале 1921 г. освобожден, затем 3 июня 1922 г. снова арестован, снова освобожден 3 августа 1922 г. Осенью отпущен за границу, где участвовал в издании журналов, выпускал собственные исследования по истории России. Мельгунов первый написал системное исследование по развертыванию большевиками тотального террора: 'Красный террор в России. 1918-1923' (Берлин, 1923;1924). Г. И. был близко знаком с Мельгуновым с 1949 г., когда начал сотрудничать с журналом «Возрождение», где Мельгунов до 1954 г. был главным редактором.
