Об одном монахе из мира, приехавшем на Святую Гору и привезшем с собой много вещей, Старец сказал: «Ну что же, когда поедет обратно, все с собой и заберет». И действительно, прошло несколько месяцев, и этот человек вернулся в мир, забрав с собой обратно и привезенные вещи.
Говоря о проступке одного святогорского монаха, Старец сказал: «Э, что теперь от него ждать? Он вернется в мир и сбросит с себя монашеские одежды». К несчастью, так и произошло.
Старец знал о том, что происходит на Святой Афонской Горе, как знают об этом немногие, и, кроме этого, он предвидел, как будут развиваться события на Афоне в будущем. Ему было больно за удел Пресвятой Богородицы. Он молился, он говорил и советовал, но к словам его прислушивались очень редко. С рассуждением он не давал впутать и затащить себя в ловушки мирских действий, предпринимаемых якобы на благо Святой Горы. Так, когда антипросоп одного из монастырей хотел предпринять такое мирское действие, которое он считал правильным, и пришел к Старцу Паисию, чтобы взять на это его благословение, Старец не стал его принимать. Впоследствии он без обиняков объяснил, чего именно хотел этот антипросоп и то, какие губительные последствия для Святой Горы и для всей Церкви будет иметь его внешне доброе и безобидное действие.
Многим Старец открывал, в чем была воля Божия. Когда она не была ему открыта, он без спешки исследовал вопрос со всех сторон, или, как он выражался, «мучил свой помысел».
В случае, когда Старец желал получить от Бога извещение по какому-то вопросу, он на несколько дней запирался у себя в келье, проводя время в посте, поклонах и молитве — до тех пор, пока не получал от Бога ответ. Тогда, подобно пророкам, он мог сказать:
Старец не хотел, чтобы мы «просили извещения у Бога, если есть возможность посоветоваться с человеком. Бог хочет, чтобы мы поступали так от смирения. Только в том случае, если ты не можешь найти человека, чтобы спросить у него совета и получить извещение, Сам Бог становится твоим Старцем. Он просвещает и извещает тебя. К примеру, ты не можешь найти человека, чтобы он изъяснил тебе какое-то место из Священного Писания. В этом случае тебя просвещает и извещает Сам Бог». Старец советовал, чтобы мы имели рассуждение во всем.
Об аскезе Старец говорил так: «Новоначальный ставит опыты на себе самом, тогда как опытный подвижник подобен хозяину бакалейной лавки, который легонько ударяет пальцем по чашке весов и понимает, сколько на эту чашку надо прибавить или сколько с нее убрать».
Старец говорил, что особенным рассуждением должны отличаться духовники, когда они используют «Пидалион». Одному из них Старец советовал: «Тут каноны такие строгие, а их все равно нарушают! А представь, что бы было, если бы они были мягкими! Тогда люди жили бы совсем расхлябанно. Необходимо рассуждение, потому что, используя каноны, можно совершать преступления. Применяй к самому себе акривию[195], чтобы быть в состоянии применять икономию к другим. В икономии[196] есть и благословение ».
«Любая милостыня, которую мы оказываем, должна совершаться с рассуждением, как говорит Господь в Евангелии:
Старец говорил, что даже в наших суждениях о других «когда мы включаем о ком-то в работу добрый помысел и видим всех людей святыми — необходимо рассуждение. Ведь если тот, кого мы называем святым, делает что-то нехорошее, кто-то может сказать: 'Ну, раз так ведет себя этот святой человек, значит, это хорошо'. Надо различать, где золото, а где медь. И золото от золота тоже различать должно: надо понимать, сколько в нем карат. Ведь золото бывает разным: от девяти до двадцати четырех карат».
Однажды Старца спросили: «Геронда, когда я вижу в человеке какую-то страсть, что мне делать? Стараться с помощью доброго помысла видеть эту страсть как добродетель, чтобы не осуждать человека?» Старец ответил: «Нет, надо видеть страсть страстью. Но при этом надо говорить, что я — грешник больший, чем он, потому что он не получил помощи. Если бы он получил помощь, то совершал бы чудеса».
Посредством своего тонкого рассуждения Старец давал всему правильную оценку. Он справедливо судил о происходящем, однако в осуждение при этом не впадал. Он ставил себя ниже самого последнего грешника. Он глубоко верил в это и доказывал это, истолковывая евангельскую притчу о талантах.
Из своего опыта Старец говорил: «Как я понял, есть четыре категории людей: здоровые, болезненные, больные с доброкачественными и больные со злокачественными опухолями. Последний случай — неисцелим. В двух предыдущих врачебная помощь должна оказываться с рассуждением и только в том случае, если лекарство попросят сами больные».
К душе каждого человека Старец относился с рассуждением, избегая крайностей и односторонностей. Он давал каждому человеку то лекарство, в котором нуждался именно он. Разным людям, имевшим одну и ту же проблему, он подсказывал различные выходы. Он не подминал под себя проблемы всех людей нерассудительно и грубо — подобно дорожному катку. Одному человеку он говорил: «То, что я тебе говорю, я говорю именно для тебя. И даже если ты передашь мои слова другому, ему это не поможет, а скорее, повредит. Поэтому будь внимателен». Главным образом, по этой причине Старец не хотел, чтобы его слова записывали на магнитофон. Он видел расположение, вместимость, «запас прочности» своего собеседника и разговаривал с ним в соответствии с этим. Его слова, действия и позиция были ясными и взвешенными. Часто он понимал, что то или иное из его действий может вызвать отрицательную реакцию. Однажды, желая высказаться по одному вопросу, он какое-то время хранил молчание, видя, что в данный момент его слова будут использованы во вред и принесут еще большее зло.
Следуя советам Старца, люди чувствовали себя надежно и в безопасности. Известные духовники, опытные подвижники и епископы вручали рассуждению Старца ход своей духовной жизни. Они приходили к нему, чтобы «получить извещение». Он был опытным капитаном, спасавшим человеческие души от волн и подводных рифов настоящей жизни. Посредством своего богопросвещенного рассуждения он привел ко спасению многие души.
Вся жизнь Старца Паисия отличалась непрекращающимися попытками бегства в пустыню. Можно сказать, что он родился с неизбывным желанием безмолвия. Это желание осталось в нем до конца жизни. С детского возраста он любил уединяться, взыскуя безмолвие. Часто он поднимался на гору, где проводил время в пещерах, или вскарабкивался на скалы. Подражая Господу, он
Приехав на Синай, он возрадовался безмолвию, насладился его плодами и духовно обогатился. Он жил ангельской жизнью, подобно бесплотным, подлаживая свою жизнь к святой пустыне и чувствуя утешение, которое она ему дарила. Он переживал Божественные Тайны и высокие состояния и имел непрестанную Иисусову молитву.
В одном из писем, отправленных из Иверского скита (от 8 мая 1966 года), он так объясняет свое нежелание писать и получать письма: «Я не только прекратил писать письма, но и избегаю любой встречи с людьми. Чем дальше я убегу от мирских проблем, тем больше смогу помочь миру в его проблемах, потому что в этом случае мое старание помочь не будет старанием человеческим, но сам Благий Бог будет разрешать проблемы людей, при этом оставляя свободной их волю».
Когда Старец жил в келье Честного Креста, приходивших к нему паломников становилось все больше и больше. Желая оградить свое безмолвие, он принял определенные меры: огородил участок забором и вновь прекратил переписку. В письме от 9 декабря 1970 года он пишет: «Ведь я же монах-исихаст, и, если я
