скажешь, Док?
– А что я могу об этом знать? – недовольно буркнул Орсон. – Я – биолог. А тут какая-то свихнувшаяся космогония.
– Не космогония, а космология, – уточнил Осипов.
– А по мне, так без разницы, – махнул рукой Орсон. – Космогония, космология – все одно, ничего не понятно. Сплошная схоластика. Скажешь, я не прав?
Человек, как в кокон упакованный в плотный теплозащитный костюм, да еще и с маской на лице, почти не ощущал движения воздуха. Но, судя по тому, как раскачивались обледеневшие ветки деревьев, навстречу, прямо в лицо, дул сильный ветер. Если бы шел снегопад, ветер мог бы обернуться метелью. А так он лишь поднимал с мостовой мусор и осыпавшиеся листья, которые, сталкиваясь, крошились, негромко потрескивая, как тонкие ледяные пластинки.
– Ты не прав, – сказал Осипов.
– Хочешь сказать, ты можешь объяснить, что сейчас происходит там, наверху?
– Не могу. Но я пытаюсь это понять.
Орсон усмехнулся.
– И за этим ты сюда пришел?
– А у тебя другая цель?
Орсон ответил не сразу.
Они обогнули остов сгоревшего автобуса. Краем глаза Осипов успел заметить обугленные тела в выгоревшем салоне. Один за другим перелезли через капот врезавшегося в «маршрутку» красного «Фиата», который каким-то чудом избежал огня. Прижавшись к стене здания, обошли завалившийся на бок длинный черный лимузин.
– Черт, вы только гляньте, – выдохнул Камохин, когда они оказались позади лимузина.
Из открытой задней дверцы на треть высовывался гроб. Весь блестящий, видимо, из какой-то дорогой породы дерева, с ажурной инкрустацией и массивными медными ручками. Не гроб, а произведение искусства.
– Покойнику повезло больше всех, – философски изрек Брейгель.
– Почему? – спросил Орсон.
– Он хотя бы в гробу.
– Ай, да ну тебя! – раздраженно воскликнул Орсон. – Тоже мне, юморист сыскался! Я думал, ты что- нибудь дельное скажешь.
Пройти дальше было невозможно из-за нагромождения машин. Пришлось пролезать в арку, ведущую во внутренний двор.
– Если честно, я и сам не знаю, зачем попросился в квест, – продолжая прерванный разговор, сказал Орсон. – Мог бы сидеть себе спокойно в лаборатории и изучать доставленные поисковиками образцы.
Видно, надоело.
– Что именно? – не понял Осипов.
– Дисциплина, как в казарме. Строго в определенное время тебя запускают в лабораторию. Опоздаешь на минуту – пиши объяснительную. Придешь на минуту раньше – то же самое. Если захотел в туалет, нужно попросить разрешения выйти. В четырнадцать ноль-ноль обед. И никого не интересует, проголодался я или нет. Ровно в девятнадцать ноль-ноль следует встать и покинуть рабочее место. А может быть, меня в этот самый момент гений осенил! Нет же, гению после семи вечера полагается отдыхать!
– Это называется дисциплиной, – авторитетно заявил Камохин. – Центр, фактически, находится на военном положении.
– А мне это не нравится.
– Док, тебя что, силой приволокли в ЦИК?
– Мне пообещали предоставить идеальные условия для моих исследований.
– И что, обманули?
– Нет.
– Так в чем же дело?
– В том, что я не могу работать в таких условиях! В Новом гуманитарном колледже в Блумсбери, где я работал и преподавал до перехода в ЦИК, порядки тоже были строгие. Очень строгие, господа! Такие, какие могут быть только в Англии с ее вековыми традициями! Но даже они не идут ни в какие сравнения с тем, что ты, Игорь Владимирович, называешь дисциплиной. Порядки, установленные в ЦИКе, да будет тебе известно, друг мой, это уже не дисциплина, а тюремный режим!
– Зато все мы еще живы, – нашел устраивающий всех компромисс Брейгель.
Надо сказать, фламандец вообще был мастером компромиссных решений. А вот заставить его самого пойти на компромисс вряд ли бы кому удалось.
Осипов заученным движением провел большим пальцем по дисплею дескана, стирая изморозь.
– Черт!
Он запнулся ногой о тонкую металлическую трубу, лежавшую поперек дорожки, и упал на колени.
Брейгель подхватил его под локоть, чтобы помочь подняться.
– Порядок, Док-Вик?
– Смотри! – Осипов прижал сканер к маске фламандца.
– Эй! Я так ничего не вижу! – сделал шаг назад Брейгель.
– Что там у вас? – обернулся Камохин.
– Тепловое пятно!
Камохин остановился.
– Где?
– Впереди. Метрах в сорока.
Путь вперед им преграждал длинный восьмиэтажный дом. Для того, чтобы обойти его, нужно было либо снова выйти через арку на Московское шоссе, либо повернуть в другую сторону и уйти еще дальше вглубь дворов.
– Мародеры, – предположил Камохин.
Да, собственно, других вариантов и не могло быть.
– Не-а, – глянув на дисплей прибора, что держал в руке Осипов, покачал головой Брейгель. – Это не машина. Пятно большое, а интенсивность излучения слабая. Бамалама, это какое-то отапливаемое помещение!
Если бы катастрофа случилась зимой, то центральная система отопления какое-то время еще могла бы поддерживать в домах температуру, при которой возможно выжить. Но мороз ударил среди лета, в самую жару. Из-за обледенения электроснабжение было прервано через полчаса. Котельные, обеспечивающие централизованное отопление и горячее водоснабжение в городе, могли бы послужить укрытием от холода. Но, по данным аэрофотосъемки, последняя из них взорвалась к исходу второго дня катастрофы. Других источников тепла в городе не было. Жители умерли прежде, чем успели что-то предпринять для того, чтобы спастись от холода. Да какое там! Они даже подумать об этом не успели!
Камохин включил свой дескан и проверил показания инфрасканера.
– Ну как? – спросил Брейгель.
– Это точно не машина… Похоже, ты прав – отапливаемое помещение.
– Посмотрим, что там? Или обойдем стороной?
– Возможно, это временная база мародеров. Если у них есть средства передвижения, они могли притащить с собой дизельный электрогенератор.
– Сколько их может быть? Трое-четверо?.. Ну, пускай, пятеро. Не больше. Скорее всего, гражданские.
Оружием пользоваться толком не умеют.
– И они нас не ждут. Мы застанем их врасплох.
Темная пелена затянула больше половины небосвода. Сумрак словно витал в воздухе, подобно сизому дыму. Делался плотнее, гуще. Казался почти осязаемым. От этого становилось не по себе.
– Эй! О чем это вы? – подал голос Орсон.
– Мы захватим базу мародеров и спокойно проведем там ночь, – ответил Камохин.
