Да, конечно, все это чудесно! Но тетушка Наргиз не переставала удивляться и вместе с тем тревожиться чрезмерной доверчивостью Каринэ. Не успела сойти с поезда, как тут же призналась, что приехала по фальшивому паспорту и прямо с места в карьер: «Называйте меня княжной…» Да что подумает господин Калиновский? К счастью, для него Каринэ дороже всех его богатств, но все же… он миллионер, шляхтич…
Разбирая платья Каринэ и развешивая их в гардеробе, тетушка Наргиз из спальни слышала все, о чем вполголоса говорили молодые люди в гостиной.
Вдруг поспешно прикрыла ладонью рот, будто сама все выбалтывала, а не Каринэ. Боже, боже, что Каринэ делает?
— Нас отпустили, — продолжала Каринэ. — Но, садясь в вагон, я вдруг вспомнила, что ведь весь багаж моих родителей полон нелегальщины…
Тетушка Наргиз решила, что племянница от радости встречи с возлюбленным теряет голову. Она вышла в гостиную и, извиняясь перед гостем, перебила рассказ:
— Какое платье ты наденешь к обеду? Я не знаю, что гладить.
При этом тетушка Наргиз, незаметно для господина Калиновского, сделала такие страшные глаза, что только слепой мог не испугаться. А Каринэ хоть бы что!
— Белое с корсажем, — сказала она и самым беззаботным тоном принялась продолжать прерванный рассказ:
— …С перепугу я все совершенно забыла. Взглянула на брата и почувствовала, что и он вспомнил и обомлел. Просто не мог шевельнуться от страха…
Тетушка Наргиз почти что сделалось дурно: «Зачем Каринэ рассказывает?» Рука протянулась к хрустальному стакану, стоящему на круглом столике возле графина с водой. Недолго думая, встревоженная женщина, будто нечаянно, уронила стакан. Но он, упав на мягкий французский ковер, не только не разбился, а даже не привлек внимания Каринэ. Что же делать? Как прервать ее опасное откровение? И она решилась: пусть пан Ярослав сочтет ее неделикатной, бесцеремонной, — как угодно, но благоразумие велит ей вмешаться.
— Прошу извинить меня, — с виноватым видом перебивает племянницу на полуслове тетушка Наргиз. — Ты мне нужна, дитя мое, на одну минутку.
В спальне, куда женщины вошли, тетушка Наргиз зашептала:
— Говори с паном Ярославом о чем угодно, только не про политику. Не забывай, что он — не я. Ты могла мне внушать ненависть к капиталистическому гнету и произволу, а пан Ярослав как-никак капиталист, миллионер. Конечно, всякий волен поступать по-своему, но ты… ведешь себя как малое дитя!
— Его не надо бояться, — и Каринэ попросила тетушку успокоиться.
— Сообщи ему, что ты сидела в остроге! — не сдавалась тетушка Наргиз. — А заверяла: люблю его. Так береги свою любовь.
Каринэ порывисто обняла тетушку Наргиз, шепча:
— Люблю, люблю его… Ты только ни о чем не беспокойся, моя добрая, моя хорошая. Верь мне — и все будет хорошо. — И выпорхнула за дверь.
«О, горе мне!» — внутренне содрогнулась тетушка Наргиз, прислушиваясь к голосу племянницы, которая теперь, правда, тише, чем прежде, рассказывала:
— Я полагала, что нас сейчас вновь схватят, арестуют, но поезд тронулся и никто за нами не пришел. Всю дорогу мы не знали покоя, и казалось, что путь бесконечен. В Тифлисе мы улучили время и распаковали литературу. А потом начали распространять с помощью знакомых, инстинктивно чувствуя, что все надо сделать как можно скорее. Неожиданное появление значительного количества самой разнообразной нелегальщины произвело в городе сенсацию. Мы чувствовали себя героями, несмотря на то, что наши родители сделали из приключения на границе забавный анекдот для своих воспоминаний о путешествии за границу.
…Пока Каринэ переодевалась, тетушка Наргиз занимала гостя разговорами.
— Как? Пани Калиновской нет во Львове? Каринэ лелеяла надежду познакомиться с вашей мамой, пан Ярослав, — простодушно выдала свою любимицу тетушка Наргиз. — Знаете, она так хорошо исполняет Шопена, вашей маме было бы приятно послушать ее игру. И я тоже хотела познакомиться с пани Калиновской.
— Мама ждала этой встречи. Я ей много рассказывал о Каринэ и ее родителях. Только так вышло, что болезнь обострилась и маме надо было как можно скорее уехать на воды. Если к вашему возвращению из России мама будет дома, вы непременно познакомитесь с ней. А если она приедет позже, обещаю, что мы навестим вас в Мюнхене.
— Вот хорошо!
Во время всей этой беседы Ярослав не переставал задавать себе вопрос: где Наргиз овладела польским языком. Наконец, он спросил ее.
— Разве Каринэ не сказала вам, пан Ярослав, что я уроженка Львова?
— Нет.
— До тринадцати лет я жила здесь и училась в польской гимназии. Когда умер отец, моя мать с тремя детьми поехала в Россию. Родственники помогли нам.
— А после вы ни разу не были на родине?
— Не пришлось.
— Пани Наргиз, вам не хочется взглянуть на дом, где прошли ваши детские годы?
— Очень, очень хотелось бы. Когда-то там оставалось много моих сверстников. Кто знает, может, я и встречу кого-нибудь из друзей детства.
— Пойдемте же разыщем ваш дом.
— Вы так добры, пан Ярослав. Но, право же, я боюсь вам помешать, — призналась она откровенно, — лучше спрошу у Каринэ.
Извинившись, она вышла.
Взгляд Ярослава привлек маленький кожаный томик в темно-вишневом переплете с золотым тиснением, лежащий на рояле. Он взял книгу, томик Шекспира. Открыл на том месте, где лежала красная шелковая закладка, и прочел:
Ярослав сразу узнал монолог Джульетты. Помня наизусть «Ромео и Джульетту» от первой строки до последней, он быстро перелистал страницы книги и легонько карандашом подчеркнул следующие слова Ромео: