Сорвав продолговатый зеленый листок лилии, Ярослав положил его на подчеркнутую строфу и закрыл книгу в ту самую минуту, когда вошла Каринэ, обдав его волной радости.
Как она была юна и прелестна в белом легком платье! Корсаж с переплетенными черными тесемками и тончайшими кружевами одновременно подчеркивал ее грацию и гармонировал с черными пушистыми локонами и светлой большой соломенной шляпой с большим страусовым пером, которую она держала в руках.
— В это мгновение я сожалею лишь об одном — почему я не художник! — воскликнул Ярослав. — Я написал бы ваш портрет, Каринэ.
— Вот и прекрасно, что вы не художник, — из глаз Каринэ так и бьет живая, светлая радость.
— Почему?
— Да потому! Вы усадили бы меня вот сюда… — Каринэ церемониально опускается в низкое голубое атласное кресло, расправляя платье. — Попросили бы меня устремить взор туда или вот сюда… — теперь она походила на шаловливого подростка. — Позируя вам, мой художник, я протомилась бы бездну времени. А я хочу гулять. И… но это уже по строжайшему секрету, — Каринэ понизила голос, с таинственным видом показывая глазами на закрытую дверь спальни, где переодевалась тетушка Наргиз, — я хочу мороженого. А у меня гланды. И мой «ангел-хранитель» в облике тетушки Наргиз при одном виде мороженого закрывает не только глаза и уши, а даже зажмуривает сердце. Все мольбы бесполезны. Но вы все же гений, придумав путешествие в детство тетушки Наргиз. Она так обрадовалась.
— Сегодня в семь вечера у вас свидание с Гаем, — очень тихо проговорил Ярослав.
— Где?
— В парке на Замковой горе. Я вас туда провожу.
— Сейчас мы погуляем втроем, а после обеда тетушка Наргиз захочет прилечь отдохнуть. А мы побежим на Замковую гору.
Она вдруг запрокинула голову на спинку кресла и прикрыла глаза.
— Вы устали, Каринэ?
— О нет, нет! Я просто хочу вас запомнить на всю жизнь вот таким, какой вы сейчас… Весь солнечный и… очень красивый.
— Я не подозревал, что вы насмешница, — смутился Ярослав.
— Вы меня поняли так? — всплеснула руками Каринэ. — Сейчас мы будем играть в «Исповедь», это нам поможет лучше понять друг друга.
— Кто же будет исповедоваться первым?
— Вы, — Каринэ пытливо посмотрела на Ярослава, ожидая его согласия.
— Согласен. Но вы не нарушите тайну исповеди?
— Разве я похожа на священника?
— Нет, скорее на ангела.
— Благодарю вас. Итак, — прошептала Каринэ, — достоинство, которое вы больше всего цените в людях?
— Гуманность.
— В мужчине?
— Ум, отвагу, честность, доброту, великодушие…
— Нет, нет, надо отвечать лишь одним словом, — пояснила Каринэ.
— Одним словом — справедливость.
— А какое достоинство вы больше всего цените в женщине?
— Верность.
— Ваши любимые цветы?
— Люблю все цветы, но особенно лилию.
— Еще раз напоминаю: отвечать надо одним словом. Ваше представление о счастье?
— Мне трудно это выразить одним лишь словом, — признался Ярослав.
— Хорошо, говорите в нескольких словах.
— Счастье… — задумался молодой человек. — Бороться и побеждать. Любить и быть любимым.
— Ваше представление о несчастье?
— Бесцельность существования.
— Недостаток, который вы можете простить себе?
— Молодость.
— Да, пожалуй, этот недостаток с годами проходит, — согласилась Каринэ. — Его можно себе простить. А теперь: недостаток, который вам более всего ненавистен?
— Вероломство.
— Кого вам больше всего на свете жаль?
— Бабочку-однодневку. А еще черепаху.
— Почему черепаху? — засмеялась Каринэ.
— Черепаха ужасно медленно двигается. При ее крепком панцире надо быть куда храбрее.
— Ваш любимый поэт?
— Если назову только одного — покривлю душой.
— Тогда назовите трех.
— Шекспир, Мицкевич, Лермонтов.
— Три любимых литературных произведения?
— «Спартак», «Война и мир», «Овод».
— Ваш любимый композитор?
— Шопен.
— Ваш любимый девиз?
— Dum spiro-spero!
— Пока дышу — надеюсь! Я верно перевела?
— Да, Каринэ, — подтвердил Ярослав. — Помните у Лермонтова: «И если б не ждал я счастливого дня, давно не дышала бы грудь у меня!..» Это тоже мой девиз. И еще один девиз, который я люблю: где есть жизнь, нет места пессимизму!
— Ваше любимое имя?
— Анна, Каринэ…
Сказав это, Ярослав открыто посмотрел в лицо Каринэ. Но ее глаза, в которых он ожидал найти ответ на его немой вопрос, были опущены, и он не мог видеть радости, которая лучилась в них.
В гостиную вошла тетушка Наргиз, одетая весьма просто, но элегантно.
— «Княжна», прошу вас захватить с собой… — и она протянула Каринэ зонтик.
— В такой день зонтик? Зачем? — удивилась Каринэ.
— Ах, дитя мое, во Львове так: вот тебе солнце ясно светит, и вдруг как гром с ясного неба — дождь! Ведь так, пан Ярослав?
— О, вы не забыли Львова, — улыбнулся Ярослав.
Когда они вышли из отеля и, пересекая площадь, направились в сторону городской ратуши, тетушка Наргиз внезапно замедлила шаг, в растерянности промолвив:
— Нет, сомнений быть не может: здесь протекала река. Ведь так, пан Ярослав?
— Когда-то Полтва действительно протекала здесь.
— Куда же она девалась?
— Шумит под нами. Ее упрятали под землю.
— И бульвара тогда здесь не было, — не переставала удивляться тетушка Наргиз. — Этих домов тоже.
— Сколько лет пани Наргиз не видела Львова? — спросил Ярослав.
— Почти… да, почти сорок два года…
— Целых две моих жизни, — задумчиво сказал Ярослав.
Они подошли к Латинскому собору с высокими готическими окнами. Здесь внимание Каринэ привлекла большая часовня с фасадом, покрытым искусной резьбой по камню.
— Сколько лет может быть этой часовне? — спросила Каринэ.
