— Мне доверяют…
— Не то! — нетерпеливо оборвал Вайцель. — Рабочие считают своим вожаком Гая, а не вас.
— Но…
— И никаких «но»! Снова арестовать Гая всегда успеем. Ваша задача — выбить его из седла и самому сесть на коня!
— Слушаюсь, пан директор!
— В монастырь Иезуитов больше не приходите. Связь со мной будете держать… — Вайцель встал, подошел к портьере, слегка отогнул ее и указал на кого-то в зале, — через того человека. Он вас знает…
— Студент?
— Не тревожьтесь, мы ему доверяем. Встречаетесь здесь. По вторникам и пятницам, в те же часы. Все. Идите!
У БИРЖИ
На площади Рынок толпились рабочие. Среди них выделялись угрюмые, изможденные лица празднично одетых пильщиков. Только они одни были без инструментов.
На каменном парапете фонтана сидел Гнат Мартынчук. Попыхивая трубкой, он наблюдал за рослым крестьянским парнем в постолах. Парень с умилением разглядывал голубя, доверчиво севшего ему на почерневшую мозолистую ладонь. На смуглом лице парня особенно выделялись умные глаза.
Слева от Гната Мартынчука сидел богатырь Василь Омелько. Тяжелый труд и нужда заметно состарили его. Он даже отпустил усы и бороду и стал совсем непохожим на прежнего красавца. Василий уже успел познакомиться и с каменщиком, и с парнем в постолах — Казимиром Леонтовским.
— Прошу пана, вы отговариваете нас становиться на работу к барону, — возобновил разговор Василь, обращаясь к Гнату Мартынчуку. — Бойтесь бога, а на что жить? Свет ты наш ясный! Правду люди говорят: «Кому везет, у того и петух несет…» Не устоял я… За долги пан забрал анистрат[49] на землю, а без земли селянину не прокормить детей…
— А много ли детей у вас? — поинтересовался Гнат Мартынчук.
— Слава богу, не без доли: хлеба — нету, а детки есть. Дал бог на беду пять дочек. Две замужем, те себя кормят. Третья на фольварке у пана эконома в услужении, а меньшие пока за мамкину юбку держатся. Сына еще имею… Жовнир,[50] тут, во Львове, служит. Вот я и думку имел в городе на работу стать. Йой! Вижу, мое счастье, что вода в бредне: куда ни сунься — везде бедному тесно.
Вспугнув голубя, вмешался в разговор Казимир.
— Эх, если бы, прошу панство, не старенькая мать, пошел бы я к пану вербовщику, нанялся бы в Америку! Там работы, говорят, полно и платят — хоть сразу женись!
Гнат Мартынчук вынул трубку изо рта и внимательно посмотрел на парня.
— Заведи коня хоть в Америку, все равно конь всадником не станет. Везде хорошо, где пас нет. А ты слыхал, парубче, что пишут наши люди, которые клюнули на удочку вербовщиков?
Подошел Богдан. Разговор прервался. Богдан похудел, побледнел — три недели пролежал с воспалением легких.
— О проделках барона знаете? Уволил! — возмущался Богдан.
— И правильно сделал! Не захотели работать — пусть пеняют на себя! — насупился Казимир.
— Ишь какой горячий! — с укором взглянул на парня Гнат Мартынчук. — Сперва хорошенько разберись, а потом говори! Ты ж, парубче, не знаешь, что у Богдана Ясеня дома пятеро детей голодных, тоже «не хотели работать…»
На широких ступенях под балконом, поддерживаемом четырехгранными колоннами, появился тучный господин в клетчатых брюках, белом пиджаке и соломенном канотье — пан Любаш. Годы не оставили на нем заметного следа. Разве только внешне изменился — потолстел, второй подбородок появился. Рядом с Любашем по-рабски угодливо застыл подрядчик.
— Уволенных забастовщиков не берем, — не вынимая зажатой в зубах сигары, процедил управляющий.
— Забастовщиков не берем! — точно эхо повторил за ним подрядчик.
Толпа безработных загудела как встревоженный улей.
Возле фонтана со статуей Нептуна показался и исчез в толпе Кузьма Гай. За ним едва поспевал Остап Мартынчук.
— В первую очередь подходите поляки! — бросил управляющий.
И снова подрядчик повторил:
— В первую очередь — поляки!
Обрадованный Казимир поспешно вскинул на плечи мешочек с топором и начал проталкиваться к лестнице, где записывали на работу.
Богдан попытался удержать Казимира за локоть. Но парень враждебно оттолкнул его.
— Пусти!
— Ты что, у нас хлеб хочешь забрать? — опять преградил ему дорогу Богдан.
— Добром прошу, отцепись…
В толпе возникла толкотня, которая в подобных случаях неизбежно кончалась дракой. Пан Любаш, покуривая сигару, поглядывал на клокотавшую у его ног толпу. На тонких губах управителя змеилась усмешка.
Остап Мартынчук встретился с Гаем час назад, когда тот только вышел из тюрьмы. Сейчас он пытался удержать Гая:
— Куда ты? Опять схватят…
— Нет, друже, терпеть нельзя! — решительно отстранил Гай старого Мартынчука и устремился к лестнице, где стоял управляющий барона.
— Люди-и! Что вы делаете?! Этого пана развлекаете? — крикнул Гай, указывая на Любаша.
— Кузьма! — обрадовался Гнат Мартынчук, увидев Гая.
Толпа на какое-то мгновение застыла. Теперь Ромка и его товарищи — маленькие кольпортеры смогли протолкнуться к Гнату Мартынчуку.
— Тату, — прикоснулся к руке Гната Ромка.
— А, забастовщики! — одобрительно кивнул каменщик мальчуганам.
— Это ж Гай! На воле?! Ну, теперь будет!.. — Трубочист, стоящий около Ромки, не знал, как выразить свою радость, и, сорвав с головы высокий, в саже, цилиндр, энергично замахал им, словно Кузьма Гай мог видеть его приветствие.
— Вовремя подоспел Кузьма, — облегченно вздохнул Богдан, утирая ладонью кровь с разбитой губы.
— Радуетесь, что уволили бастующих? Завтра выгонят и вас! — Гай говорил громко, решительно. — На ваше место наберут таких же слепых, как и вы сегодня! Бойкотируйте барона! Поддержите бастующих, и они победят!
Из толпы послышались голоса:
— Бойкотировать!
— Станем на работу!
— Записывайте!
— Бойкотировать!
Пан Любаш, не обращая внимания на крики, угрозы, толкотню, ощупывал мускулы Казимира.
— Молодец! Богатырь! Фамилия? — Любаш покровительственно похлопал парня но плечу.
— Я естем поляк. Леонтовский, проше пана. Казимир Леонтовский.
К подрядчику робко приблизился Василь Омелько.
