— Фамилия?
Услышав фамилию, пан Любаш недовольно скривился и заметил подрядчику:
— Я же сказал, в первую очередь — поляки!
Неожиданно из-за спины управляющего появился Стахур. Утирая платком лоб, тяжело дыша, Стахур обрушился на пана Любаша:
— Почему поляков?! Я протестую, пан управитель. Или украинцы не на своей земле? Или их дети не просят есть?
— Замолчите, пане Стахур! — презрительно бросил управляющий. — Иначе мне придется попросить вас с посредничества![51]
— Руки коротки! — запальчиво крикнул Стахур. — Я — представитель рабочих.
— Баронский холуй! Вон! — И трубочист пронзительно засвистел.
— Во-он! — закричал возмущенный Ромка. Антек, заложив в рот пальцы, тоже свистнул. Его дружно поддержали маленькие газетчики.
Казимир схватил за горло Гая:
— Замолчи! Сытый, вот и страйкуй себе!
Разжав сильные руки Казимира, Гай спокойно ответил:
— Не того за горло хватаешь, парубче…
— Полиция!
— Хлопцы, айда до дому! — крикнул Гнат Мартынчук Ромке и его товарищам. — Туда, через Армянскую улицу.
Стахур и Остап Мартынчук, спасая Гая, побежали вверх по лестнице. Вбежав в комнату, где работал Стахур, Гай сразу же подошел к окну и, прикрываясь шторой, с тревогой наблюдал, как полиция разгоняла рабочих.
— Хоть бы детей не подавили конями, — сокрушался Остап Мартынчук.
— Эх, Богдана схватили! — крикнул Гай.
Стахур запер дверь на ключ и подошел к Гаю.
— Кузьма, неужели ты ослеп и не видишь, что наделала забастовка? Ведь дети голодают…
— А до забастовки разве они не голодали? — ответил ему Гай.
«ХОЛЕРА»
Над мусорной свалкой — сизый туман испарений. Согнутые силуэты людей, роющихся в мусоре. Старики, женщины, дети в лохмотьях.
Такое зрелище предстало перед Ярославом, когда он возвращался домой, погруженный в свои мысли. Он уже прошел свалку, как неожиданно заметил знакомое мальчишеское лицо. «Гриць! — узнал Ярослав сына Богдана Ясеня. — Что он здесь делает?»
А Гриць сосредоточенно выбирал из кучи мусора картофельную шелуху и складывал в мешочек, который висел на боку. Вдруг мальчик увидел большую кость от окорока. Мигом бросился к ней, но его опередила тощая собака. Схватив кость в зубы, собака угрожающе зарычала. Разъяренный мальчик замахнулся на собаку камнем. Его остановил возглас Ярослава:
— Грицю!
Мальчик резко обернулся и увидел студента.
— Ой пане… — смутился Гриць, точно его поймали на каком-то скверном поступке. — Я искал… может, богачи что-нибудь хорошее выбросили…
— Богачи никогда хорошего не выбрасывают. Идем, малыш, отсюда! — И Ярослав, обняв мальчика за плечи, повел его к бакалейной лавке.
Владелица лавки «Эльза и дочь», скучая, слушала граммофон, когда вошли студент и Гриць Ясень.
— О, дзень добрый, пане Калиновский! — заискивающе встретила она Ярослава. — Вы у меня сегодня только третий покупатель. И куда люди деньги девают, что даже хлеба не покупают? А сахар? Матка боска, я даже забыла, когда его взвешивала!
— Прошу, взвесьте мне три фунта сахара. И дайте две булки хлеба.
— Зачем сахар? — испуганно прошептал Гриць, подняв на Ярослава глаза. — Лучше еще хлеба…
— Для малышей будет, — ответил Ярослав.
Когда студент и мальчик вышли на улицу, пани Розенблюм пожала плечами и тихо сказала своей рыжеволосой дочке Гильде, которая всегда что-то жевала:
— Вот пожалуйста! Так он же для Ясеневых все купил! — И, немного помолчав, добавила: — Как ты думаешь, Гильда, не взять ли к нам в лавку Гриця? Если мальчишку немного подкормить, он будет таскать корзины не хуже, чем старый Ицек. Тому платить надо, а мальчишка за кусок хлеба пойдет. Га?
— Возьми, — меланхолически ответила Гильда, продолжая жевать. — Зачем же платить, если можно не платить…
В лавку вбежал Ромка.
— Пани Эльза! Сегодня газеты не будет!
— Не болтай глупостей! У тебя же «Курьер львовский».
— Не продаю! Бастуем! — И за Ромкой с грохотом закрылась дверь.
— Разбойник! Весь в батьку! — плюнула вслед Ромке бакалейщица. — Если бы не Мартынчук со своим страйком, я бы имела покупателей. Слушай, Гильда, Калиновский купил сахар и хлеб для детей Богдана. Болячку им надо купить! Вот тебе! — всплеснула бакалейщица руками. — Калиновский! Шляхтич! Сын видного адвоката… Порядочного человека… Если бы адвокат встал из могилы, — боже мой! — он бы снова лег туда. Его сын помогает страйкарям!..
Между тем, Ромка, свернув на свою улицу, догнал Ярослава и Гриця. Задыхаясь от волнения, он рассказывал студенту о том, что произошло на площади перед ратушей.
Вдруг Ярослав остановился. Мальчики увидели у ворот их дома толпу.
— Глядите, Михасько бежит! — показал Гриць на мчавшегося им навстречу малыша.
— Пан Зозуляк и полицаи выбласывают нас из мескання![52] — плохо выговаривая слова, сообщил малыш. Он бежал на площадь Рынок за отцом.
— Что же теперь будет, дядя Ярослав? — задрожал Гриць.
Ярослав облегченно вздохнул, погладил по головке Михася и спокойно сказал:
— Ничего, идемте, хлопчики.
— Вас полицаи испугаются, — убежденно проговорил Михась, держась за руку Ярослава.
На улицу доносилась брань владельца дома Зозуляка:
— Хоть веревку на шею — не мое дело! Мне нужны деньги, платите сейчас же, сию минуту! Голодранцы!
Когда Калиновский и мальчики вошли во двор, они увидели Зозуляка. Он выходил из подвала, а за ним, прижимая к груди ребенка, шла мать Гриця. Около подвального окна лежали небольшой сундук, старая железная кровать, стол со сломанной ножкой, две подушки, пестрое ватное одеяло, посуда.
— Ради господа бога, пожалейте моих деток, пан Зозуляк, — умоляла Христина.
Из дверей с треском вылетел стул.
— Боже милосердный! Вещи ломают! — не своим голосом закричала женщина.
— Мамо! — испуганно бросился к ней Михась.
— Зачем ломаете?! — задыхаясь от возмущения, подскочил к хозяину Ромка.
Зозуляк злобно оттолкнул мальчика. И тот упал бы, если бы его не поддержал Давидка, забежавший навестить друзей.
Увидев Ярослава Калиновского, Зозуляк почтительно снял свой котелок.
— Пани Христина, возьмите деньги, — проговорил Давидка, протягивая ладонь с несколькими медными монетами. — Я потом еще напрошу…
