решетку.
— Ну, шабаш! — обратился к мальчику Зозуляк, критически оглядывая мастерскую.
Не почуяв в голосе хозяина коварства, Ромка радостно бросился за своей курткой, висящей на вешалке у слесарей. Он даже не хотел терять время на то, чтобы помыть руки, — давно стемнело, и каждая минута опоздания грозила бедой студенту Ярославу.
На бегу натягивая куртку, Ромка подлетел к двери и вдруг услышал, что со стороны улицы щелкнул замок. На какое-то мгновенье мальчик растерялся, потрясенный вероломством и подлостью хозяина. Он схватился обеими руками за ручку двери и яростно затряс ее. Дверь не поддавалась. Мальчик кинулся к окну, распахнул его и закричал:
— Пан Зозуляк! Пустите меня домой! Прошу, пусти-те-е-е!
Но Зозуляк ушел, не обращая никакого внимания на просьбу мальчика.
Ромка попробовал выбраться через окно, да, на беду, голова не просовывалась через решетку. Мальчик приуныл…
На ратуше пробило восемь. Ромка заметался по мастерской, словно львеныш в клетке. Вдруг мальчика осенила мысль выбраться по дымоходу на крышу, а потом через слуховое окно — на чердак. Дверь чердака никогда не запирается, и можно по лестнице спуститься во двор. Однако в дымоходе оказались скользкие стены, и Ромка, весь в саже, с трудом вернулся назад. Сел на ящик возле потухшего горна и в отчаянии заплакал.
В мыслях проклинал Зозуляка, грозился проломить каменюкой голову, выбить все окна в его квартире… Но от этого легче не становилось.
— Подвал! — вдруг вскочил Ромка.
Быстро раздобыл лом, поставил на пол лампу и открыл люк. Оттуда ударило сыростью и холодом. Ромка взял лампу, лопату и по деревянной лестнице боязливо начал спускаться в захламленный подвал. Споткнулся, едва не упал вместе с лампой. Но все же удержался на ногах, ухватившись за какую-то доску.
Наконец, Ромка был у цели: на окне нет решеток! Ромка быстро влез на бочку, стоявшую у стены, открыл окно, задул лампу и вылез во двор.
В тот самый вечер Гай собрался в гости к Калиновским. Студент обещал познакомить его со своей матерью.
Войдя во двор, где жили друзья, Гай неожиданно услышал вопли и плач из квартиры Богдана Ясеня. Гай приник к окну подвала и сквозь закопченное стекло увидел, как Христина, точно обезумев, избивала Михася. Мальчик кричал во все горло, остальные дети испуганно выглядывали из-под стола.
Пригнувшись, чтобы не удариться о закопченную притолоку, Гай вошел к Ясеням и увидел Христину. Обхватив голову руками, она сидела в немом отчаянии.
— Добрый вечер, Христина. А ну, айда из-под стола, котята! Чем вы свою маму разгневали?
Христина быстро овладела собой, смущенно вытерла фартуком стул.
— Пожалуйста, садитесь… — И не сдержалась, снова залилась слезами. — Взялась клеить кульки… Пани бакалейщица дала муку, чтобы клей сварить, а дети поели… Чужая мука, чу-жа-ая…
Дети с любопытством выглядывали из своего убежища, боясь попасть матери под руку.
Гай молча достал из бокового кармана пальто деньги и протянул Христине:
— Из рабочей кассы. Заплатите за комнату, детей поддержите немного. Потом постараемся еще помочь.
— Дай вам боже здоровья, — прошептала дрожащими губами Христина. Накинула старую свитку, закуталась в платок и сказала уже на пороге: — В лавочку побегу. Я мигом. Богдан сейчас вернется, пошел проводить Степана Стахура. Придет, поужинаем…
— Хорошо, я с детьми останусь.
Христина вышла. Осмелевшие малыши обступили Гая. который вынул из кармана платок и сделал зайчика.
— Зайка, зайка, ты куда? Прыг, прыг, прыг! — раскатисто смеялся Гай.
И дети, видя, как зайчик, точно живой, прыгает на ладони Гая, тоже заливались смехом.
Вернулся Богдан Ясень. С нескрываемым укором глянул на Гая. Он находился под впечатлением разговора со Стахуром, который считал Гая виновником провала забастовки пильщиков. Богдан привык доверять Стахуру, с которым более двадцати лет его связывала дружба. Он считал, что Стахур лучше разбирается в людях. Это же Степан Стахур когда-то первым разоблачил Мариана Лучевского, которому многие нефтяники безгранично доверяли. Но сейчас Ясень был до глубины души возмущен тем, что даже Стахур согласился с мнением Гая о возвращении на работу пяти пильщиков, в том числе и Богдана, которые были душой забастовки.
Пожимая руку Богдану, Гай сразу почувствовал холодок, не свойственный их отношениям. Не знал, чем его объяснить. То ли тем, что семья рабочего бедствовала, то ли сказалось влияние Стахура. До Гая дошли слухи, будто Степан в разговоре с рабочими недружелюбно отзывался о нем. Вчера Стахур сам бросил упрек Гаю: «Друже Кузьма, вы виноваты, что семьи пильщиков голодают… Я предупреждал».
Гаю было досадно:
«Неужели Стахур не понимает, что борьба связана с трудностями, страданиями? Неужели Богдан, не раз сидевший в тюрьме, настолько наивен, что верит наговорам Стахура?»
— Что же вы, голубе мой, крылья опустили? — прямо спросил Кузьма.
— Горе только рака красит, — тяжело вздохнул Богдан. — И вот что… богом прошу, не толкайте меня в штрейкбрехеры!
Гай понял, что Богдан узнал о решении забастовочного комитета. Ему рассказал Стахур. Но почему же Степан не растолковал все как следует?
— Вы не думаете, что говорите, друже Богдан…
— А вы не думаете, что делаете! — раздраженно перебил Богдан. — Я не вернусь на лесопилку!
— Почему?
— Что же подумают обо мне товарищи? Скажут: «Сам нас уговаривал бастовать, а прижал голод — испугался, изменил, стал на работу!» Следом за нами все, кто бастовал, в ноги барону кинутся. А потом попробуйте когда-нибудь людей поднять! Забастовочный комитет об этом подумал? Только что я около фонтана на Старом Рынке встретил одного нашего рабочего. Знаете, что он мне сказал? Что управляющий барона согнал всех рабочих во двор лесопилки и прямо с фаэтона речь держал. Мол, главари забастовки пильщиков, что до вас тут работали, упросили барона принять их назад на работу. Барон сжалился, принял их. Мол, видите, какие люди бывают? Подбили народ, семьи голодают, а баламуты-главари вышли из воды сухими.
Гай задумался. Когда он вернулся из Дрогобыча и Стахур сообщил ему о единогласном решении забастовочного комитета послать на лесопилку своих людей, которые подготовят новую забастовку, Гай не возразил. И кандидатуры не вызвали сомнения. Но сейчас разговор с Богданом встревожил и насторожил Гая.
— Благодарю за откровенность. Согласен, что решение комитета не продумано. Завтра созовем товарищей. И вы приходите, расскажете все. Я теперь понимаю, что посылать наших людей на лесопилку нельзя. Барона надо оставить в дураках…
«Нет, он не похож на Стахура, не гонористый. Не боится признать, что ошибся!» — с уважением подумал Богдан, не зная, что свое решение забастовочный комитет принял в отсутствие Гая.
Если бы Богдан Ясень, возвращаясь домой, был менее взволнован, он, безусловно, обратил бы внимание на четырех элегантно одетых господ, которые остановились у лавки «Эльза и дочь». И пока Ясень понурив голову брел по улице, два пана вошли в лавку, а два последовали за Богданом на улицу Льва.
В лавке Гильда, жеманясь и строя глазки «элегантным панам», поставила на столик бутылки с пивом, кружки и подошла к стойке, за которой стояла мать.
А пани Эльза недоумевала, почему один из «элегантных панов» не садится за столик, а торчит около витрины, будто ему интересно наблюдать за каждым, кто проходит по улице.
О боже, этот пан так засмотрелся на кого-то, что нечаянно нажал на стекло витрины, и оно со звоном посыплось на пол. Пани Эльза с досадой подумала: «Так, я уже имею хороший заработок!»
— Бутылку пива и кружку! — заказал тот, что сидел за столиком.
