пожарной каланчи, намело причудливые сугробы листьев разных цветов и оттенков. Медленно падал снег.
Прошло три месяца с тех пор, как барон Раух уволил бастующих пильщиков и набрал штрейкбрехеров. Уволенных «бунтовщиков» не принимал на работу ни один предприниматель. К этому времени закончился строительный сезон, и многочисленная армия строительных рабочих тоже осталась без заработка. Семьи голодали. Многие, не имея чем заплатить за жилье, еще в теплые осенние дни перетащили свои убогие пожитки на окраину северного предместья, в пещеры и землянки на склонах Песковой горы. На «табор», как теперь называли Песковую гору, часто налетала полиция. Она заставляла рабочих засыпать землянки и убираться прочь, не обращая внимания на слезы детей, мольбы женщин и стариков.
Новые пятьдесят тысяч крон, внесенные Ярославом в рабочую кассу, оказались каплей, потонувшей в людском море нужды.
Семья Богдана Ясеня, здоровье которого с каждым днем ухудшалось, пока жила на старом месте. О них заботилась Анна — она недавно вернулась из Карлсбада.
Для Гриця навсегда кончились дни беззаботного детства. Теперь на его плечи легла забота о большой семье, а зарабатывал он на побегушках в бакалейной лавке пани Эльзы всего один гульден в неделю.
Для Ромки тоже отошли в прошлое игры в «сыщиков и разбойников» с таборными мальчуганами, уличные драки, вечера у тлеющего костра, когда он, со страхом прислушиваясь к шорохам ночи, ни за что не хотел покидать Песковую гору и слушал разговоры рабочих о новой, лучшей жизни.
Ромку отдали учиться в слесарную мастерскую Зозуляка…
В холодный полдень, когда на ратуше пробило двенадцать, из ворот роскошного особняка барона Рауха выехала пышная карета. Пара сытых вороных коней везла ее по направлению к Высокому Замку. Из окна кареты выглядывали Эрика в горностаевой шубке и Пауль в зимнем охотничьем костюме из зеленоватой замши.
Возле пороховой башни на улице Чарнецкого карета с гербами барона фон Рауха догнала Ромку, тянувшего в гору возок с коксом, который он должен был как можно скорее привезти в мастерскую.
Услышав позади себя фырканье лошадей и окрик кучера, Ромка испуганно оглянулся и торопливо начал оттаскивать возок в сторону. Но колесо как на зло зацепилось за камень, и возок — ни с места.
— Эй, дорогу! — торопил кучер.
Ромка изо всех сил пытался сдвинуть возок, но никак не мог. А тут откуда ни возьмись — гимназисты. Вытаращились на Ромку и насмехаются:
— Так, так, поднажми!
— Видать, овса мало съел!
— Вйо! Вйо!
— На, подкрепись! — И один из гимназистов, доев яблоко, швырнул огрызком в Ромку.
Гимназисты залились хохотом. За «забавой» наблюдали из окна кареты барон, Пауль и Эрика.
Ромка, утерев рукой щеку, сердито бросил гимназистам:
— Дурни!
Тогда один из них поднял камень и бросил его в Ромку.
Вскипев от нестерпимой обиды, Ромка схватил кусок антрацита и изо всех сил запустил в озорника.
— А-а-а! — заревел гимназист. И через минуту Ромку окружила шумная толпа прохожих.
— Голодранец! Быдло! — задыхаясь от злости, Ромку тряс какой-то пан в пенсне. — О, будь на то моя власть, я вам показал бы, гайдамацкие выродки! — И отошел, брезгливо вытирая платком руки.
Из кареты выпрыгнул Пауль. Подкравшись к Ромке сзади, он схватил возок за поручень и опрокинул его, обсыпав Ромку углем.
— Хи-хи-хи-хи!
Не помня себя от возмущения, Ромка бросился на Пауля.
— О Пауль, он измажет тебя! — завизжала из кареты Эрика.
Барон толкнул кучера палкой в спину, посылая его на помощь сыну.
Пауль занес стек над головой Ромки. Но мальчик вырвал стек, переломив его об колено, и, отбросив на мостовую, угрожающе проговорил:
— Убирайся, барчонок, а то плохо будет!
— Бандит! — в бешенстве крикнул из кареты Раух.
Кучер барона набросился на Ромку и скрутил мальчику руки.
Ромка стиснул зубы. Он пытался вырваться из сильных рук кучера, но не мог. И мальчик заплакал не столько от боли, как от бессилия, позорного унижения.
Пауль в исступлении бил Ромку ногами, а гимназисты подливали масла в огонь:
— По-стрелецки! Не промахнись! Пли!
— Так ему и надо!
Выручил Ромку Иван Сокол. Он как раз возвращался из типографии, неся пачку гранок, и невольно стал свидетелем истязания мальчика. Сокол гневно схватил конюха за локоть и заставил отпустить Ромку. Обратившись к толпе, он проговорил:
— Как не стыдно, люди! На ваших глазах бьют ребенка, а вы…
Сокол обнял Ромку за плечи, погладил его по светловолосой голове, поднял с мостовой затоптанный картуз и, отряхнув, молча надел мальчику на голову.
Толпа начала расходиться. Уехала и карета барона Рауха.
Помогая Ромке собирать уголь, Сокол заметил, что человек в плаще и шляпе, следивший за ним с утра, стоит на углу улицы, делая вид, будто читает афиши на рекламной тумбе.
Сокол пытливо посмотрел в серьезные глаза Ромки и тихо сказал:
— Твой хозяин когда закрывает мастерскую?
— Как фонари на улицах зажгут.
Сокол еще раз незаметно оглянулся. «Плащ» торчал на углу. Журналист встревоженно шепнул Ромке:
— Передай Ярославу Калиновскому, чтоб дома не ночевал… Его могут арестовать…
Ромка забыл об усталости и недавней обиде. Таща возок, он изо всех сил спешил в мастерскую. Надеялся сегодня пораньше освободиться и предупредить Ярослава об опасности.
А в то время Зозуляк нервно ходил по мастерской и, энергично жестикулируя, выкрикивал:
— Завтра воскресенье, а в понедельник утром комиссар тюрьмы пришлет людей за решетками! Столько работы! Новую тюрьму строят! Два костела строят! Нет, не видать мне нового заказа с такими работниками! И куда он, ирод, запропастился с углем?
Зозуляк поднялся в свою конторку на втором этаже мастерской, но не прошло и пяти минут, как он распахнул окно и крикнул вниз:
— Не пришел?
— Нет, — качнул головой кузнец в кожаном фартуке, стоя у наковальни и покуривая. Его подручный — молодой парень — сидел на ящике и клевал носом. К стенке, недалеко от горна, где едва тлел огонь, было прислонено десятка два железных тюремных решеток.
— У-у, хвороба! — потряс кулаками Зозуляк и яростно захлопнул окно.
Когда же Ромка предстал перед разъяренным хозяином, тот не поскупился на затрещины.
— У-у, лодырь! Вымоешь пол, сложишь весь инструмент, и смотри мне, чтобы нигде и пылинки не осталось! Кончишь уборку — выкрасишь решетки! Будет тебе суббота! — многозначительно произнес Зозуляк. — Пусть твои родители знают, какое счастье они мне подсунули! Раздувай горн, лентяй!
В горне вспыхнул огонь. Отблески его освещали осунувшееся лицо Ромки. Мальчика встревожила угроза хозяина. Неужели Зозуляк опять запрет его на всю ночь в мастерской? Вполне возможно. Не зря же на Ромку искоса поглядывает кузнец и особенно подмастерье. Ведь сегодня он, Ромка, виноват, что они позже уйдут домой.
Подмастерье, переодеваясь, даже ехидно пошутил:
— Не забудь ночью крыс покормить!
В мастерской все уже было убрано, пол вымыт, и Ромка, изнемогая от усталости, заканчивал красить
