заборе Тарас выбрался на другую улицу и, обогнув маленький костел Ивана Крестителя, пошел вдоль невысокой стены, увитой плющом. Остановился, оглянулся и, легко перемахнув через стену, очутился во дворе тарного склада, заваленного бочками и ящиками.
Отсюда Тарас снова мог видеть, что делалось на улице. Метрах в двух от него топтался на лестнице тот самый рабочий. Он явно следил за воротами напротив.
К фонарю приблизился хорошо одетый господин с усиками.
Рабочий быстро слез с лестницы, достал сигарету и обратился к прохожему:
— Пан позволит?
Прохожий не дал ему прикурить от своей сигареты, а достал из жилетного кармана зажигалку:
— Прошу, — и тихо осведомился: — Ну?
— Лишь один плюгавенький студент. Пока не вышел.
— Не одурачили ли они нас? Загляните в квартиру.
Спустя пять минут агент звонил к Калиновским.
— Кто там? — громко спросила Катря Мартынчукова, убиравшая в квартире. — Не замкнуто, входите, прошу!
Агент вошел. Окинув взглядом комнату, он очень вежливо обратился к Катре:
— Прошу пани, я немного опоздал… Тут у вас должны собраться…
— Что, что? Белены объелись, что ли, прошу пана? Тут не парламент, чтобы собрания устраивать! — сразу поняв, с кем имеет дело, отрезала Катря.
Считая разговор оконченным, Катря сурово нахмурила брови и направилась на балкон с трепачкой в руках, чтобы выбить из ковра пыль. И агент, с опаской косясь на палку в руке Катри, поспешно отступил к двери.
…А тайное собрание, о котором агент хотел узнать, продолжалось.
— «Жизнь» — легальный журнал русских марксистов, — говорил Сокол друзьям. — Здесь напечатана «Песнь о Буревестнике» Максима Горького. За напечатание песни власти запретили издание журнала. Конечно, тьма боится света! Друзья мои, пламенный призыв «Буревестника» должны услышать тысячи обездоленных галицких тружеников, которые до сих пор терпят и молчат, а их покорностью питается насилие, как огонь соломой.
В эту минуту ветви орешника раздвинулись, и около Гая, сидящего на пне, появился Тарас. С трудом переводя дыхание, он что-то встревоженно зашептал, отчего лицо Кузьмы нахмурилось. Он медленно встал.
— Товарищи! — сурово прозвучал его голос. — Дом, где мы сегодня должны были собраться, оцеплен жандармами.
Гай медленно обвел взглядом лица присутствующих и, когда встретился с глазами Ярослава, прочел в них: «Откуда же полиция могла узнать?»
— Среди нас есть провокатор… — уверенно сказал Гай.
— Ваша осторожность, друже Кузьма, спасла людей, — взволнованно проговорил Сокол.
— Осторожность — это азбука революционного подполья…
— Я бы задушил предателя своими руками! Кто?! — и Денис почему-то неприязненно покосился на Ярослава Калиновского.
— Все же таки — кто? — ни к кому не обращаясь, тихо обронил Ян Шецкий.
Ромка и Гриць, не выходя из укрытия, тоже заволновались.
— Слушай, Ромка, а что такое… провокатор?
— Ну, человек… Он за деньги родную мать готов продать полиции. Понял? Мой дедусь говорит, такого и за человека грех считать. Понял?
— Такой, как пан Зозуляк, — добавил Гриць.
Мальчики опять умолкли, прислушиваясь к словам Гая:
— Коварный расчет барона Рауха найти союзников среди жен и матерей бастующих лопнул как мыльный пузырь. Семьям бастующих мы раздадим деньги из рабочей кассы. Но самое сложное, товарищи, — работа среди крестьян, потому что они за мизерный заработок, за кусок хлеба готовы принять любые условия.
Вдруг чья-то сильная рука приподняла Ромку за шиворот, как котенка, и испуганные глаза мальчика встретились с глазами студента могучего сложения. Гриця, пытавшегося бежать, поймал кто-то другой.
— Вы что тут делаете?
— А мы… мы там… — растерянно забормотал Ромка.
На студента с громким лаем набросился Жучок. Гриць вырывался, колотил студента кулаками в грудь, а потом заорал во все горло:
— Пусти-и-и!
Собака, увидя, что ее друзья в беде, яростно накинулась на обидчиков. На шум сбежались студенты.
— Ромусь, Грицю, что вы здесь делаете? — спросил Ярослав.
Жучок узнал Ярослава и начал ластиться к нему.
Ромка вопросительно посмотрел на Гриця, как бы советовался — сказать или не сказать? Но Гриць опередил его:
— Мы клад искали.
— Что? — переспросил Ян Шецкий.
— Ну, клад…
Все переглянулись. Рослый студент, поймавший Ромку, не выдержал и первый засмеялся. Ромка не на шутку обиделся:
— Нечего насмехаться. Купец все, что награбил у людей — деньги, золото, зарыл под деревом.
— Мальчики, а зачем вам золото? — спросил кто-то из присутствующих.
— Как зачем?.. Долг пану Зозуляку отдать, — пробормотал Гриць и вдруг уверенно проговорил: — Пан Ярослав, это Зозуляк — провокатор!
— Какой провокатор? О чем ты говоришь, Грицю?
— Известно, хуже Зозуляка на всем Старом Рынке человека не найдешь, — попробовал разъяснить мысль друга Ромка. Но Гриць запальчиво перебил его:
— Или Зозуляк провокатор, или аптекарь пан Соломон. Они с полицаями дружбу водят… Жаднее их никого нет на свете.
Ярослав не мог сдержать улыбки:
— Товарищи, пора расходиться! — подойдя к студентам, сказал Гай.
А Гнат Мартынчук, стоявший рядом с Иваном Соколом, посоветовал:
— Вам лучше выйти из лесу с детьми; они самая надежная охрана.
СПАСТИ ДРУГА!
Не так давно в листве могучих кленов и дубов — свидетелей наступления храбрых казаков Богдана Хмельницкого — серебрились нити бабьего лета. Стояли тихие солнечные дни. И если бы не шумливые птичьи хоры в пожелтевших рощах, привлекавших пернатых гроздьями рябины, не волнующе-тоскливые голоса запоздавших журавлей в поднебесье — трудно было бы поверить, что стоит конец ноября.
И вдруг за одну ночь все изменилось. Побелели крыши домов, улицы, узорчатые чугунные ограды бульваров.
На террасе защитного вала, около старинной каменной башни, стонали, скрипели, гнулись деревья, будто искали убежища от неудержимых порывов ветра. С кленов опадали последние листья; они касались белой и холодной снежной перины, угасая, как огромные искры. Но внезапно вихрь снова подхватывал тучи облетевших листьев и кружа гнал вдоль узких хмурых улочек.
После полудня ветер стих. Но на Стрелецкой площади,[60] около
