удовлетворение и такую пьянящую мускульную радость, которая заставляет забывать обо всем на свете.
Салвесь допытывался у детины:
— Это же гранит! Он твердый, как железо, а у тебя треснул, холера, будто осиновое полено! Ты что, огнем его накаляешь, чтобы лопался, или чары какие знаешь?
Смущаясь, я удивленно заметил:
— Гляньте, дядька Салвесь, деревянными клиньями колют! Разве дерево берет камень? Гы!..
Второй каменотес, повыше ростом, сдвинул замусоленную кепчонку на затылок и усмехнулся, показав нам мокрые десны цвета спелой вишни и крепкие белые зубы, которыми свободно можно было перекусывать проволоку. Тот, что пониже, в иссеченных осколками гранита портах, забранных в онучи, стал объяснять нам, словно оправдываясь:
— Зачем огонь? Я, дядька, воды подливаю! Клин набухает и рвет камень, вот и все!
— Холера! — недоверчиво переглянулись мужики.
— Надо только не лениться и выдолбить ямку для клина поглубже, — заметив недоверие, добавил каменотес — И воды не жалеть!
— И сколько же дает вам Альяш за такую работу? — не отставал Салвесь.
Пониже ростом «фаховец», как у нас называли специалистов своего дела, сдунул с кончика носа каплю пота, утерся рукавом и неохотно признался:
— Да как удастся вырвать. Ваш Альяш жмот, каких свет не видал, он тебе даст заработать, как же! Мы с ним не церемонимся. Примет у нас расколотые камни, пометит известкой, а мы поводим-поводим его, а кто-нибудь из нас известку за это время смоет — ну и ведем старого дурня с другой стороны к куче!.. Иной раз удается до трех раз словчить. Не заметит — то и по двадцать злотых в день выйдет!
Страшевцы уважительно зацокали языками: такие деньги получает только комендант постерунка!
Прибежал из села третий каменотес. Бросая им под ноги сувой льняного полотна, он приказал:
— Режьте себе на онучи! Хлопцы, вчерашние богомолки пожаловались старику, что мы им спать не давали ночью! Встретил меня Альяш и сказал: «Если хотите заработать, так слушайтесь меня. До двенадцати ночи бушуйте себе, сколько хотите! А как в двенадцать приду к вам, как скажу: «Нечистая сила, выйди вон!» — хоть в окна, хоть в двери, но чтобы духу вашего до утра не было возле баб!»
Каменотесы перестали обращать на нас внимание.
— Надо будет подчиниться, лихо его бери! — вздохнул поскучневший парень.
— А что поделаешь, не терять же из-за этого заработок, — развел руками его друг. — Старик вредный, не дай бог!..
МАТЕРЬ БОЖЬЯ И СВЯТОЕ ЗАЧАТЬЕ
Строительство Вершалина с его домиками, крытыми морковного цвета черепицей, с большущими, как в городе, окнами подошло наконец к концу. Последние две недели ставили печи, белили стены, стеклили окна, красили ровный штакетник.
В первых домах будущего рая поселился сам пророк с Тэклей и «святая седмица» — апостолы со «святыми девицами». Даже Майсак не устоял, поддался чарам мелешковской молодицы. Остались без пары только михаловский Ломник да слишком занятый небесными делами Давидюк.
А назначенный пророком страшный день конца света неумолимо приближался. Апостола Мирона из Телушек назначили архангелом Гавриилом. Исполняющему пока что функцию вершалинского пасечника Мирону купили трубу и белого коня. Когда пасечник коня выводил на прогулку, бабы падали перед ним на колени.
С большим, однако, волнением верующие ожидали пришествия Иисуса Христа. Альяш вынужден был позаботиться об исполнении своего пророчества.
Нужно было срочно отыскать женщину, достойную родить сына божьего. Многие специалистки по этой части, прославленные как в соборах больших городов, так и в самой Грибовщине, наперебой предлагали свои услуги. Но святой совет отклонил все предложения: грибовщинская дева Мария должна быть непорочной. Апостолы облазили всю Западную Белоруссию, дошли даже до Волыни. Нужный, удовлетворяющий требованиям взыскательных вербовщиков человек не находился.
Выручила общину тетка Химка.
Сестра нашего отца уговорила стать второй божьей матерью синеокую и дебелую девку из Забагонников, ткавшую когда-то у нас ковры. Святой совет, осмотрев Нюрку, утвердил ее кандидатуру.
Теперь возникла проблема святого зачатия.
Что делать?
Быть отцом Альяшу?..
Все сошлись, что старик не подойдет для этой деликатной роли по возрасту. Решено было предназначить для святого отцовства самого молодого и здорового из апостолов — каменотеса из Крева, принявшего «новое учение», оставшегося в Грибовщине и присвоившего себе странную библейскую кличку — Архипатриций.
И вот ответственный момент наступил.
Спозаранок к церковной ограде стали стекаться толпы охваченных душевным подъемом богомолок. Бабы сгрудились вокруг домика, где должно было произойти священное зачатье, стали на колени и затянули новый, вершалинский гимн:
Павел Бельский обыкновенно писал оды, согласно местным острякам, длинные, как Алекшицкая гать, но бабы помоложе уже и новую исполняли без запинки, точно выхваляясь друг перед дружкой. Они тянули оду увлеченно и бездумно, ибо так только и можно исполнять бессмысленную тарабарщину.
— Ну где они там, чего тянут? — стали раздаваться голоса наиболее нетерпеливых.
— Хватит им прихорашиваться!
— Пусть, пусть! — укрощали нетерпеливых старшие. — Пришли, так потерпите!..
Тетка Химка тем временем готовила забагонниковскую Нюрку к встрече с Архипатрицием.
В корыте у стены остывала вода с мыльной пеной, а в плите грелись щипцы для завивки. Нюркина одежда была разбросана по лавкам и табуреткам. Надев городской, сверкающий белизной лифчик, девушка натягивала шелковую кремовую сорочку, отороченную кружевами. Богатый этот убор был заказан Пине, и Химка выменяла его на церковную шерсть. Сорочка была узковата, чересчур подчеркивала пышную грудь, такие же бедра и плечи, на которых еще блестели капли воды, делала девушку коротышкой. Женщины ничего этого не видели.
— Ой, скользкая какая, как змея! — с тревожной радостью привередничала божья невеста. — И холодная, будто жесть! Как это панские женки, дуры, носят такое белье?!
— И я говорю — нет лучше льняных сорочек! — согласилась Химка, надевая на нее тяжелое платье из малинового бархата. — И зимой греет лучше, и летом в ней не так душно.
Платье Нюрка надела на манер городских дачниц, чтобы в расстегнутом вороте виднелся краешек кружевной сорочки. Нижний край сорочки выступал из-под платья, и ее пришлось подшивать на живую нитку. Портниха не учла живота будущей божьей матери, и подол платья получился короче, но исправлять этот недочет женщины не стали.
