Моление у церкви было в самом разгаре. Накал его не спадал. Полные надежды люди, стоя на коленях, крестом распластавшись на земле, исступленно шептали молитвы.
Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..
Уже давно перегорели сосновые плахи, и от огромного костра осталась только небольшая горка белого пепла, дышавшая остывающим жаром, сучья еще курились белым дымком да с уголька на уголек перескакивали синие блики.
Наконец стало светать.
Рассвело.
Траву на выгоне и перед церковной оградой словно обдали водяной пылью, от обильной росы она сделалась матово-серой. Было холодновато, сыро, но никто и не думал погреться у костра: заветное должно было вот-вот совершиться — слишком важное, слишком желанное и страшное.
Когда взошло солнце, люди сгрудились еще теснее. В каком-то диком испуге они торопливо молились, украдкой поглядывая на чистое июньское небо, и дрожали, как в лихорадке.
На колокольне часто менялись звонари. Мужики натягивали на ладони рукава серых, пропитанных по?том рубах, наматывали на них веревки и дергали их до тех пор, пока не приходила смена.
Все так же призывно, в тональности нижнего «до», гудел главный колокол:
«Приди-и!.. Приди-и!..»
Октавой выше, но торопливее, слаженным аккордом подголоски словно подтверждали:
«Мы тебя ждем-ждем!.. Мы тебя ждем-ждем!..»
И все так же шептали люди:
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..
Между колоколами и народом установился единый ритм. Чуть прозвучат колокола, Давидюк вскидывал кверху руки и напряженно кричал:
— Господи, приди!..
Охваченные таким же порывом, полные трепетного страха, люди, словно желая подтолкнуть нерасторопного, слишком занятого вселенскими делами бога оставить свои небесные заботы и сделать то, что ему положено делать, вслед за Давидюком повторяли:
— Господи, приди!..
Бом!.. Тилим-тилим-тилим!.. Бронзовые исполины подтверждали, припечатывали категорическое требование людей и несли его в бездонную высь.
— Приди к нам, господи! — еще больше напрягал голос первоапостол.
— Приди к нам, господи! — точно рыдание, вырвалось из сотен грудей.
Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..
— Приди к нам, господи!..
— Приди к нам!..
Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..
Это были ритмичные могучие всплески коллективного психоза людей, доведенных до самой высокой степени экзальтации.
Пришло время завтрака. Проснулись дети. Услышав мощные звуки колоколов, малыши придумали дразнилку. Подскакивая на одной ноге, они начали выкрикивать в такт:
Но вскоре они почувствовали голод и стали искать родителей. От ребятишек отмахивались, их сердито отгоняли, даже давали затрещины — ничего не помогало, дети подняли крик.
Кто-то предложил собрать их всех и под наблюдением кормящих матерей и беременных женщин отправить с торбами еды на болото собирать цветы. Заветного момента надо было ждать, возможно, еще много часов, поэтому все согласились с этим предложением, и матери стали давать последние инструкции детям:
— Манечка, когда загремит и засверкает, сейчас же беги сюда, доченька! А если и потеряешься, не плачь! Подойдешь к ангелу и скажешь: «Хочу к своей мамке», — он и приведет. Только проси вежливо, а то ведь я тебя знаю…
— И ты, Миколка, будь вежливым, это тебе не на селе!.. Если будет о чем спрашивать господь, скажи ему, чей ты сынок, в ноги поклонись и руку поцелуй! Он будет такой старенький, бородатый, как наш дед Никодим. Ты не бойся, он добрый! А с чертом не разговаривай! Черта ты тоже узнаешь сразу — он с рогами, с хвостом, а на ногах конские копыта! Как увидишь его, перекрестись — он мигом отстанет!..
В семейный инструктаж вмешалась Пилипиха:
— В ангелы, детки, захотят вас взять — соглашайтесь! И вам файно будет, и тату с мамкой поможете!..
— Хе, и нам крылышки дадут, тетя? — деловито осведомился мальчик.
— А как же!
— Всем?
— Конечно! Святой Петр припас вам и белые, и желтенькие, и рябенькие!
— Насовсем?
— Насовсем!
— И с перьями?
— Конечно!
— И можно будет летать на них, звезды собирать?
— Можно, голубок, можно!
— Скорей бы.
— Эх, как хорошо!..
Прыгая от радости, заливаясь звонкими голосами, счастливая детвора помчалась вслед за провожатыми.
Прошло время обеда. Кто-то предложил за одну веревку браться двум мужикам и бить в колокола, как на пожар, — в обе стороны. Теперь колокола гремели уже чаще, а люди под командой другого крикуна так же требовали от бога сойти к ним на землю: измученный Давидюк мертвецки спал на хорах.
Так продолжалось еще час, два, пять часов. Так продолжалось, когда солнце стало клониться к западу…
Все в тине и зеленой ряске, с венками на головах, с ершами да кузнечиками в спичечных коробках вернулись с болота соскучившиеся по родителям дети. Они были голодны, но не забывали похвалиться трофеями и знаниями, приобретенными за день.
— А я умею узнавать, сколько лет божьей коровке: надо посчитать точечки на крылышках!
— А вот ребенок жабы!..
— Мам, а почему в небо не полетели? — удивлялись некоторые.
— Отстань, не лезь!..
Родителям было не до них.
С удивлением и нарастающей тревогой люди обнаружили, что ничего так и не случилось, напрасны были все ожидания. Постылый, ненавистный мир, с которым они без сожаления распрощались, не только не разваливался, но даже и не дрогнул.
Деревья, заборы, хаты стояли на месте, как стояли всегда. Вон грибовщинцы возвращаются с поля. Пастухи гонят коров — буренки важно несут переполненное вымя, пощелкивая присохшими к хвостам нашлепками помета. За стадом лениво тянется долго не оседавшее облако теплой пыли. На крайнем гумне готовится ко сну семейство аистов. Аистиха отставила длинный прутик ноги, наклонила голову и почесала клювом тоненькое коленце. Возвращаются с болота, где заготовляли торф, мужики, неся резаки на плечах.
