лесничий.
Я понял, засмеялся:
— Это у Бидструпа карикатура есть: архитектору орден дали за строительство красивого здания, а пилоту за то, что он разбомбил его. Оба грудь выпячивают.
— Вот-вот, вечная тема для карикатуристов…
— А ты бы не бегал с места на место, — я вроде как пошутил.
Женька серьезно посмотрел мне в глаза:
— Понимаешь, смысл такой — всюду работать надо как следует. Вот мой закон.
— Ну есть же правила, наконец.
Женька вздохнул и посмотрел на меня как на глупого школьника:
— Правила? А кто их, эти правила, сочиняет? Если уж ты такой… сантименты разводишь, то я тебе популярно объясню: это как в школе: один спрашивает математику, и, хоть лопни, выше этого предмета нет, а другой, такой же убежденный в исключительности литературы, будет гнуть свои требования. — Он постучал себе ладонью по лбу: — Вот они где, все правила. Разум. Разум на рабочем месте, лесник ты или учитель… Когда я нагляделся на леспромхозовское варварство, ушел. Но я ушел — другой «дуб» пришел. Так вот.
Я хотел спорить, доказывая, что не все «дубы», как он выразился, но, взглянув на речушку, мелководно перекатывающуюся по камешкам, представил себе здесь полноводный поток с прозрачными струями, с рыбами, приснившимися мне на новом месте. Где же истина? И чем для меня плоха эта речка? Чем плоха для меня тайга? Вырубили кедры и вековые липы?
Во дворе под черемухой нас ждал накрытый стол. Столешницей служила круглая ясеневая плаха не меньше метра в диаметре. Вместо стульев — чурбаки.
— Жень, сколько же лет твоему столу?
— Что? О чем ты? — не понял он, сощурив вопросительно глаза.
— Да вот, плаха ясеневая вместо стола…
— А, ясенек… Триста лет. Это мы с Вальком не поленились, из тайги притрелевали. Из такого бурелома вытащили — о-ей. От старости упал, бурей своротило, а ведь рос, как колонна — мощный… Я плаху воском натираю, чтоб не сгнила под дождем и от жары чтоб не потрескалась! Мебель… — усмехнулся он. — Тут у нас редко, но еще попадаются такие вот долгожители. — Голос Женьки потеплел, плечи расправились. Забыты глобальные проблемы века и леспромхозовские мелкие дела. Но вдруг он поскучнел и грустно сказал: — На костях наших оседает висмут, стронций, свинец. Мы незаметно чахнем. Но думаешь отчего? Да оттого, что души наши давным-да-а-вно исчахли. А ведь человек мог бы летать, да. Я подсчитал: килограмм съеденной свинины прибавит и тебе килограмм собственного веса. А баранина в полтора раза тяжелее. Сколько ты уже съел? Тонну? Куда же тебе летать с таким балластом?
— А ты что, святым духом сыт?
— Я тонны на три, дружочек, увеличил свой вес. Тонны три меня отдаляет от полета… Ну найди выход, ты ж институт закончил. Неужель учился только, чтоб свою тонну съесть?
— Не знаю, Жень, не знаю…
— То-то, — сказал, словно точку поставил, Женька.
Мы пошли по узкой лесной дорожке от огорода, прогуляться немного. С одной стороны ее — приречные заросли ивняка, ольхи, клена, с другой — тянулась полоска мелкого леса. Дорога поросла глухой травой. Непросыхающие лужи в колеях — видно, здесь вывозили древесину — подернуты зеленой ряской, туда-сюда носился паучок-водомер. Над застоявшимися лужами повисла мошка. Тень от деревьев держалась по всему коридору дороги, а вдалеке, словно выплеснулась отсюда, — ярчайшая лазурь неба.
Я вспомнил, что вчера, когда шел спать на сеновал, видел высокое звездное небо, и оно показалось мне неправдоподобным по своей величине и яркости.
Мы вернулись во двор, к ясеневому столу под черемухой.
— Жень, отчего вашу деревню называют Красным Углом? — спросил я, усаживаясь на чурбан.
— Все ясно: триста солнечных дней в году, тепло, безветренно. Микроклимат… — И после недолгой паузы добавил — Что-то библейское — агнец веры…
Светла к нашему возвращению с прогулки переоделась в легкий сарафанчик и, действительно, была вся светлой, радостной. Стояла на пороге, у ног ее терлись две пушистые кошки.
— Завтрак, значит, готов, — констатировал Женька, оглядев жену с ног до головы. Подергал носом, принюхиваясь к запахам кухни. — Горячий завтрак! — крикнул весело. — Это уж точно в твою честь. Меня она этим не балует. Да я и сам не хочу…
И только я, довольный, разулыбался Светле, как хозяин крикнул зло:
— Опять ты эту плеть подняла! Сколько говорить, оставь в покое, пусть засыхает!
Я взглянул на виноград, который оплел веранду. Никакой старой плети не обнаружил. Чего это он?..
— Сегодня на завтрак ушица, — будто не слыша его, пропела нежно Светла. — Горяченькая…
Женька успокоился мгновенно.
— Ну, подавай на стол, попотчуем гостя.
Только взялись за ложки, затарахтел мотороллер.
— О! — Женька поднял кверху палец, вслушиваясь.
В калитку вошел парень в ватнике, в крепких яловых сапогах и ярком шлеме.
— Сердце мое! К столу, к столу, — засуетился хозяин. — Садись, Валек! Подружка, давай тару для нового гостя! — обратился он к жене.
— Не-е, мужики, не буду. Я до вечера в тайгу, — отвечал парень, пожимая мне руку. — Просто по пути заскочил узнать: приехал твой товарищ или нет?
— Как видишь! — Женька похлопал меня по плечу. — Большой специалист по лесу, — хвастливо добавил.
Я промолчал: пусть врет, если хочется. Женька обратился ко мне:
— Хочешь с Вальком покататься по тайге? Он такие здесь места знает, ого-го! Фомич не знает таких.
Валек скромно улыбнулся на такую рекламу.
— А кто такой Фомич? — спросил я, просто чтобы спросить.
— Есть такой тут, — вдруг резко сказал Женька. — Да ладно… Потом познакомлю, если захочешь, ну его, к чертям собачьим… Поедешь, а? — не меняя тона, так же резко спросил меня.
Не разобрав как следует вкуса, я дохлебал уху из хариусов и поспешил за Евгением в кладовку — подобрать сапоги по размеру, штаны, куртку.
— Экипировка, — проговаривал Женька, помогая надеть все это. — Здорово тебе повезло, что Валек заглянул. Этот человек тайгу любит, как… как… — он не подобрал слов, чтобы выразить любовь Валька к лесу. — Теперь сюда лишь в отпуск приезжает, на Камчатке плавает, а сам местный. О, мы с ним в такие дебри забирались. В общем, не пожалеешь о поездке. Ружье возьми…
— Да ну, — отмахнулся я.
— Бери, бери! — настаивал друг. — С Валентином хоть пушку бери, разрешаю…
Ехали мы очень быстро, «Вятка» летела стрелой — сначала по дороге, потом по тропинке; выскочили на сопку.
— Отсюда пойдем бродить, — сказал Валентин, заглушая мотороллер. — Здесь есть что посмотреть.
Было жарко, градусов тридцать. Деревья — дубки, березы, тополя и кое-где ясень — прохладу держали плохо. В зарослях кустарника парило как в бане, да еще с непривычки показалось, что гнус и мошка из всей тайги слетелись на одного меня.
Валек быстро зашагал вперед, я старался не отстать или хотя бы не потерять его из виду. Продравшись через плотную стену лещины, переплетенной узорами лимонника и других вьющихся растений, незнакомых мне, вышли на ровное место. Стволы деревьев тянулись высоко вверх, метров на пятьдесят, и их развесистые кроны таили мягкую прохладу, тень опускалась до земли. Но и солнечного света хватало. Это было удивительное зрелище. Свет с неба как бы скользил по ветвям вниз, окружая
