Агата встает со своего места и идет к окну. Она отодвигает портьеры и впускает в комнату потоки солнечного света.
— А сейчас мне действительно пора идти. Я обещала матери помочь с шитьем.
И она обязательно поможет. Потом.
Софи стоит над спящим мужем. Его загар постепенно сходит, и кожа снова становится бледной — пожалуй, даже слишком бледной, но, возможно, это из-за полумрака в спальне. Он спит на спине, под головой и плечами — горы подушек, так что тело его почти согнуто. Руки лежат поверх покрывала, а под рукавами ночной рубашки до сих пор краснеют струпья и корки. Рана на предплечье начала заживать, и скоро можно будет снять повязку. Лицо его повернуто в сторону. Даже во сне губы плотно сжаты. Волосы вьются кудряшками и закрывают ухо, которое торчит уже не так явно, поскольку лицо немного округлилось. По крайней мере, он не потерял аппетита — каждый день ест суп, который она приносит ему в комнату, а вечером за ужином жадно поглощает внушительное количество мяса, сыра и хлеба. И все равно он по- прежнему выглядит каким-то съежившимся, опустошенным. Что-то грустное есть в его облике, даже когда он спит.
Сейчас ей не хватает его больше, чем когда он находился в Бразилия. Когда он был там, она, по крайней мере, знала, что он думает о ней — хотя бы на первых порах, ну да ладно, — и она представляла себе, как он идет по джунглям решительным и твердым шагом, с умным, сосредоточенным лицом. В тот день, когда она провожала его на вокзале, он затащил ее в вагон, и они обнимались в пустом купе. Услышав свисток, она буквально вырвалась из его рук; поезд уже начал движение, когда она открыла дверь и спрыгнула на платформу. На прощание ей остались запах мяты на волосах и его сияющее лицо в окне поезда.
Томас резко просыпается, и на мгновение ей кажется, что он вот-вот улыбнется, но лицо его безучастно, голова остается неподвижно лежать на подушке. Только глаза быстро обводят комнату, как будто проверяют — не привела ли она к нему в комнату кого-то еще.
— Давай погуляем в парке, — предлагает она. — Сегодня славный денек.
Ее супруг откидывает покрывало, чтобы встать с кровати. Она замечает, что худые ноги его тоже изранены укусами насекомых. Золотистые волосы попадают в лучик света, пробивающийся сквозь щель между портьер, и вспыхивают, переливаясь. Он твердо стоит на ногах — тело его уже окрепло благодаря коротким прогулкам по саду каждый вечер перед ужином. Софи не допустит, чтобы муж превратился в калеку или в немого.
— Я выйду, а ты одевайся, — говорит она.
Пока они медленно идут по террасе к входу в парк, Софи сталкивается с еще одной проблемой, о которой прежде даже не задумывалась. Люди кивают им, когда они проходят мимо. Кто-то отводит в сторону глаза. Она боится встретить действительно знакомых людей, посещающих вместе с ней церковь, а не просто вежливых прохожих или тех, кто уже прослышал о странном молчаливом молодом человеке, вернувшемся с берегов Амазонки. — Хорошо, что они живут в сравнительно крупном городе, а не в маленькой деревушке. Иногда она по нескольку дней не видит знакомых лиц на улицах, а в выходные дни город заполняют лондонцы, и ей такая обстановка еще больше нравится.
Они благополучно доходят до парка, не встретив ни одного знакомого человека. Томас поначалу идет очень медленно, пошаркивая, — в ее представлении, так могут двигаться ленивцы. Когда они проходят через ворота, не держась за руки, Софи ощущает на лице свежий ветерок. Он наполняет ее всю и поднимает настроение. Она ведет мужа по тропинке в сторону тенистого леса, где Томас, бывало, прежде собирал жуков и где меньше всего вероятность встретить людей.
Томас прибавляет шагу, и ей приходится напрячь мышцы, чтобы поспевать за ним. Она скучает по своим прогулкам. Ей не хочется оставлять мужа дома надолго — вдруг она будет ему нужна или он решит заговорить, а ее не окажется рядом, и никто, кроме Мэри, это не услышит. Она отлучается лишь в церковь, и то совсем ненадолго, рано утром, пока он не проснулся. Мэри велено, если с ним будет что-то не так, прийти и вызвать ее, но пока эти походы в церковь ничто не нарушало.
«Надо с ним разговаривать», — думает она. О чем можно с ним говорить?
— Помнишь, Томас, как я в первый раз отправилась с тобой ловить жуков? — Она не ждет ответа. — И как сильно я возмущалась? Ты тогда обещал мне пикник, а сам так разволновался, поймав какого-то жука — не помню какого, может, рогача? — что отказался от еды и вообще оставил меня сидеть там в тени и мерзнуть! Но потом я стала умнее, согласись: в следующий раз взяла с собой книжку.
Они идут мимо развилки по тропе, в сторону скрытой от глаз низины, где Томас однажды пытался заняться с ней любовью. Она снова берет мужа под руку и осторожно ведет его вниз по тропинке. Под ногами хрустят веточки, пружинит опавшая листва. Софи поднимает руку и проводит ею по растрескавшейся коре дуба. В этой текстуре дерева пальцы нащупывают крошечные долины и устья рек — целая страна для тысяч насекомых. Они доходят до места, хранящего их тайну, и Софи тянет Томаса за рукав, чтобы он остановился. Теперь, когда не слышно шороха шагов, лес встречает их полной тишиной. Томас закрывает глаза — кажется, он вдыхает воздух порами, как это делает лягушка. В тени, рядом с крепкими и сильными стволами деревьев, прохладно. Софи вдруг понимает, как здесь тихо. В обыденной жизни все всегда издает какие-то звуки — будь то цокот лошадиных копыт и скрип экипажа или лай собак на проезжающий автомобиль. Даже на самых спокойных набережных, у реки, вода шумно плещется у берегов или бьется о причалы.
Она целует его в щеку. Это напоминает ей то, как она в детстве целовала отца, желая ему спокойной ночи. Такая же вялость кожи и неподатливость тела, нет в нем желания прижаться к целующим губам, как это сделал бы любящий человек или даже просто друг. Каждый вечер нянюшка приводила ее в кабинет отца — это было единственное общение с ним в течение всего дня. Софи вставала у его кресла и рассказывала о том, какие уроки сделала и что узнала за прошедший день, затем тянулась к нему теплыми губками и целовала в подставленную щеку. После этого отец отворачивался — это означало, что няне пора взять ребенка за руку и увести. Софи каждый раз оборачивалась в надежде, что отец повернет лицо, хотя бы однажды, и тайком улыбнется ей, а она поймает эту улыбку и заберет с собой в постель. Но видела только равнодушную спину, горой нависавшую над письменным столом, — отец что-то быстро писал как безумный, совершенно позабыв о дочери.
Томас не брился уже некоторое время; небольшая рыжая щетина пробивается сквозь кожу, но уже можно сказать, что лицо его покрылось приятным пушком. Теперь это действительно напоминает бороду. Когда она отодвигается от него после поцелуя в щеку, он отводит в сторону глаза: это все тот же незнакомый лягушонок Томас, а вовсе не принц. Но он немного краснеет, и на мгновение она видит перед собой застенчивого юношу, с которым познакомилась на набережной во время праздника. В гостинице «Звезда и подвязка» было чаепитие с танцами, и Томас пару раз наступил ей на ногу во время вальса. Позже, тем же вечером, когда набережная осветилась огнями, он попросил ее о новой встрече. Огоньки отражались в зыбкой воде. И когда он накрыл ее руку своей ладонью, она ощутила себя невесомой — как те китайские фонарики, которые на их глазах поднимались в воздух и вращались в потоках летнего ветерка.
Она решается оставить его ненадолго и идет к просеке между деревьями, где перед ней открывается вид на долину. Однажды она уже стояла на том же самом месте — тогда нянюшка привезла ее, маленькую девочку, в Ричмонд на один день. Она случайно заблудилась и оказалась здесь, когда солнце садилось за Виндзорским дворцом. Она смотрела вдаль и знала: впереди ее ждет что-то очень хорошее — может, она выйдет замуж за принца и будет жить в замке. Темза серебристой лентой вилась перед ней. Сейчас это все та же река, на поверхности которой темнеют точки гребных шлюпок. Вдалеке виднеются трубы водопроводной станции в Санбери и остров Ил-Пай[2], где, как говаривала нянюшка, запекают в тесто угрей для всей Англии. Слева призрачной дымкой проступают очертания ее родного Кингстона-на-Темзе — они сливаются с голубым туманом далеких холмов Суррея.
И вот теперь отец собирается навестить их. Ей не хочется, чтобы он увидел Томаса таким; она знает — отец будет сильно разочарован, так как решит, что она опять станет для него обузой. Отец никогда не одобрял ее брака с Томасом: хоть он и стремился поскорее выдать дочь замуж, но очень рассчитывал, что она выберет себе в мужья Камерона, старшего брата Томаса, которому предстояло унаследовать имущество
