смешок «хе-хе-хе!» — Почему ты вымыл чашку, а? Ты же догадался, что все это проделал я со своими любимыми химикалиями. Верно? Ну конечно же! Сдавайся, Олли. Скажи, что ты знал. Я же не просил тебя мыть чашку. Право, я и не подумал про это, у нее ведь было больное сердце, никто бы и так ничего не заподозрил, никто бы не стал искать. Ты сам решил прикрыть меня на всякий случай, старина. — Зах расплылся в улыбке. — Неужели ты не различаешь Узор, Олли? Теперь ты снова прикроешь меня, брат.
Оливер открыл глаза.
Девушка в маске поднималась по лестнице. Она не могла идти быстро, ноги одеревенели. Медленно, неуклюже она волокла их по высоким ступенькам, придерживаясь за перила, нащупывая свой путь.
— Пожалуйста, — бессмысленно повторяла она, — пожалуйста.
Миновала витражи, утопленные в нишах стен. Призрачные лики. С каждым шагом она все отчетливее различала бормочущие голоса, но теперь она слышала и еще один звук: приглушенный вой. Он становился все громче и громче. По измученному позвоночнику пробежал холодок. Это сирены, это полиция, снова за ней.
Девушка с трудом втащилась на площадку; одна рука цепляется за перила, в другой револьвер. «Пожалуйста, Оливер, пожалуйста».
Над головой она различала второй этаж библиотеки. Длинная вытянутая комната, книжные полки по обеим сторонам коридора. Теперь, завершив подъем, она постаралась дышать тихо, закусила губу. Она уже видела две мужские фигуры, одну подле другой, посреди комнаты.
— Вот видишь, надо внимательней всматриваться, — говорил один, — тогда ты поймешь Смысл.
Голос! Она знала этот голос! Тот самый, что она слышала, когда ползла по коридору. Настойчивый, бормочущий голос:
Девушка в маске протянула руку в сторону, коснулась стены. Пальцы ползком двинулись по ледяным камням, добрались до металлической платы. Выключатели. Один, другой, третий.
Она отчетливо слышала, как завывают на улице сирены. Пронзительный голос сирен разрывает ритм отдаленной музыки.
Она щелкнула выключателями, всеми тремя одновременно.
Оливер смотрел на брата. Дыхание вырывалось из его уст с дрожью, с присвистом. Черные глаза Заха страдальчески взывали из темноты. Оливер ласкал взглядом нежные, словно детские, черты.
Оливер приоткрыл рот, желая сказать что-то или вскрикнуть, нет, наверное, все же сказать, но что? «Ты помнишь? Как папа вечно ворчал за столом? Как я поймал тот мячик? Как у мамочки подгорела морковь и она плакала?» Он хотел напомнить Заху о том, что они пережили вместе, о том, что известно лишь ему и брату.
Но в этот момент лицо Заха, выступив из темноты, стало приближаться к нему. Жалкая усмешка, лихорадочно блестящие глаза. Мушка револьвера. Слова застревали в глотке. Оливер слишком устал, не хочется разговаривать. Даже такое усилие не по плечу. Любое слово тут же прорастает смыслом. Все, что он скажет, разрушит его самого, разрушит…
Конечно, он знал. Там, глубоко внутри. Он знал — всегда. И теперь любое слово, которое приходило ему на ум, звучало, точно признание в соучастии.
Зах сделал последний шаг — они столкнулись лицом к лицу в центре продолговатой комнаты. Слабые звуки музыки проникали в их слух. Толстые книжные тома торжественно покоились на полках, выстроенных вдоль стен. Лица из ниш, лица на витражах — все они следили за ними. Оливер глядел на брата и не думал уже о том, что свершится. Он смотрел на брата: вылитая мать. Зах был так похож на мать, что скорбь стала непосильной для Олли и он перестал заботиться о себе. Маленькая, тревожная, точно птичка, всегда нервничавшая, как и бабушка. Порывистые движения, бегающий взгляд, пальцы переплетаются, теребят друг друга. Ласковые прохладные ладони успокаивались лишь тогда, когда гладили кого-нибудь. Только волнуясь за мальчонку — приболел, свалился с велосипеда, еще что-нибудь, — она ненадолго обретала покой.
Оливер знал: Зах убил ее. Где-то глубоко в подсознании он с самого начала догадывался об этом, знал, сам не зная, что он знает. Он скрывал это от себя, но он знал, знал ежедневно, ежечасно, знал во сне, каждую минуту — всегда.
«Почему?» — вот что он хотел спросить. Губы нащупывали слова, но слова не рождались. Слишком устал и уже все равно. Однако Олли попытался еще раз. Глядя сверху вниз на Заха, на его лицо — точная копия мамы. Хрипло, еле слышно выдавил свой вопрос:
— Зачем ты это сделал? — И тут прорвались слезы. — Она же никогда не причиняла тебе зла. Ни разу ничем не обидела. Понимаешь? Конечно, папа, я знаю, он сердился, он… но она… послушай, Захи, — бормотал он, рыдая, — я же любил, любил ее. Как ты мог сделать такое?
Лицо Заха в нескольких дюймах от лица Оливера. Оливер видел, как исказились черты, как кровь прилила к щекам брата. Губы задергались. Глаза горят, точно угли. Маска ненависти. Зах коротко фыркнул, раз, другой, и ответил:
— Она позволила ему бить меня, так? Она позволила ему. Разве нет? Разве нет? А ты…
Братья стояли совсем рядом, оба едва различали сквозь слезы лицо другого. Зах уже не мог говорить. Он взвыл от ярости, гримасничая, шагнул вперед. Дуло револьвера уперлось Олли в висок.
Оливер смотрел на него, не тревожась о том, что сейчас произойдет. Холодный металл револьвера. Рука у Заха дрожит.
Зах помедлил еще мгновение.
Наконец он улыбнулся и палец согнулся на курке.
— Ты сломал машинку! — торжествующе объявил он.
Вспышка. Сперва слабая, словно молния на горизонте. Заскрипели, замигали лампы дневного света под потолком. По всей комнате растеклось неверное багровое мерцание.
В странном ускользающем свете девушка в маске разглядела обе мужские фигуры. Оливер…
Поднял глаза в изумлении. Второй человек резко обернулся к ней. Шея вытянулась, лицо летело на нее, точно снаряд из катапульты, развевался распахнутый плащ.
Теперь она узнала Короля Чуму, подлинного Короля. Захари — так звали его. Это он собирался надеть маску-череп. Мерцал свет над головой, Захари быстро-медленно разворачивался к ней, рука поворачивается вслед за ним, рука, кисть — пурпурное сияние растеклось по серебристому стволу кольта.
Вспыхнул свет. Замершая картинка в белом сиянии. Рука с револьвером оторвалась от ее бока. Она видела, как выбросил вперед обе ладони Оливер, как Захари направил револьвер на нее, она видела искаженное багровое лицо с догорающим взглядом, упершимся в мушку кольта.
— Захи! — крикнул Оливер. — Захи! Не надо!
Девушка тоже прицелилась.
И тут Зах выстрелил в нее.
Сперва Оливер увидел девушку. Увидел маску, переливавшуюся в темноте зелеными, красными, желтыми огоньками, — она поднялась над площадкой второго этажа. Потом замерцали над головой флюоресцентные лампы, он различал теперь маленькую несчастную фигурку. Разодранные черные джинсы, перемазанная кровью серая водолазка. Под дешевой маской угадал лицо в потеках грима, пропитанное усталостью.
И тут мушка револьвера оторвалась от его головы — Зах начал разворачиваться прочь от него. Он поворачивался к девушке медленными, рваными движениями, Оливер успел подумать: «Господи, он же убьет ее!» и услышал собственный крик: «Захи! Не надо!» Ладонь, взметнувшись, врезалась в правую руку брата, пальцы впились в скользкий рукав плаща, прикоснулись к мускулистому телу, он с силой рванул в сторону руку, державшую оружие.
Зах нажал на курок. Кольт подпрыгнул и изрыгнул пламя. Оливер увидел, как пуля, вонзившись в
