тело, отбросила девушку назад. Он видел, как она отлетела к перилам, там удержалась и, приземлившись, обнажила зубы в решительной, бесстрашной усмешке. Зах поднял кольт, вновь направляя дуло на нее, но девушка тоже прицелилась, и Оливер снова вскрикнул: «Не надо!», но выстрел заглушил его слова. По комнате, расшатывая тяжелые камни, пронесся ветер, оглушительный багровый рев покачнул стены. Медленно, очень медленно, грохот улегся, погас, словно догорающие угольки. В комнате дрожала тишина. Совсем тихо.
Захари, уронив руки, отступил.
— Зах? — пробормотал Олли, глядя на него.
Он шагнул за спину брату и подхватил его за плечи. Зах обмяк, руки бессильно свисали. Оливер услышал, как с глухим стуком револьвер Заха упал на пол.
Колени брата подогнулись.
— Захари? — прошептал Оливер. Он еще с минуту удерживал брата на ногах, но необоримая сила уже вырывала Заха из его рук. Оливер обвил тело брата рукой и вместе с ним опустился на пол. Он стоял возле него на коленях, сжимая Заха в объятиях, прислонив его к своей груди. Тупо уставившись на веселую лоскутную рубаху, он вдруг обнаружил в ней черное отверстие; сквозь дыру в пестрых лоскутках Оливер видел тело Заха и багрово-черную дыру, зиявшую в его плоти. В ужасе он быстро глянул в лицо Заху. Огромные, все еще живые глаза неотрывно смотрели на него. Захари пошевелил губами. Оливер склонился ниже, ловя каждое слово.
— …помнишь?.. — прошептал Зах.
Оливер наклонился еще ближе и прижал ухо к губам Заха. Ему казалось, Зах хочет спросить, помнит ли он, как они катались на санках с горки, позади дома в Лонг-Айленде. Конечно, он помнит. Конечно.
Зах замолчал.
Оливер вновь поглядел на него. Открытые глаза все еще смотрят на него. В них еще светится жизнь.
Свет померк. Оливер склонил голову. Он прижимал к себе братишку, гладил его по лицу, по волосам, покачивал его, баюкал, приговаривая про себя: «Не тревожься, Захи. Больше тебе не надо ни о чем волноваться». Слезы брызнули на лицо Заха, заструились по его щекам, будто сам умирающий заплакал.
— И-и-и, — простонала девушка в маске. Цепляясь за перила, она упала на колени. Револьвер, выскользнув из пальцев, грохнулся на пол. — И-и-и-и-и-и! — К горлу подкатывала волна дурноты. На миг она утратила сознание и покатилась по лестнице вниз. Долгое головокружительное падение. Голова с силой ударилась о ступеньку. Девушка ощутила толчок, но не боль. Тело перевернулось на бок, и она отсчитала еще одну ступеньку, потом еще и еще, каждый раз ударяясь головой.
Наконец она остановилась, ноги оказались гораздо выше головы, застряли где-то на ступеньках. Руки распростерты по сторонам, голова запрокинулась, глаза сквозь прорези маски различают лишь колеблющееся сияние.
«Все ли я сделала правильно? — смутно припоминала она. — Мне удалось — в конце концов мне удалось?»
Тут ее коснулось первое дуновение боли. Девушка резко выдохнула. Тело одеревенело, прошитое судорогой, в глазах поплыла красная пелена. Боль постепенно перешла в длительный спазм. Она знала, что в ее теле, высоко слева, у ключицы, застряла пуля. Левая рука онемела. В теле пульсировало и перекатывалось жжение. Скоро начнется настоящая боль. Совсем скоро.
«Скверный денек, — успела подумать она, прежде чем ее глаза закатились. — Скверный, совсем скверный».
Она вновь вскрикнула от боли, и только тогда Перкинс выпустил брата. На этот раз он услышал ее мучительный зов и, оглянувшись через плечо, увидел торчавшие посреди лестницы ноги.
Нехотя он позволил голове Заха коснуться пола. Глаза брата превратились в мрамор. Перкинс прикрыл их рукой.
Девушка, лежавшая на лестнице, начала стонать. Перкинс слышал, как она что-то бормочет — слова шелестели, как палый лист. Он отошел от тела Заха и глубоко вздохнул, приходя в себя. Тыльной стороной руки отер слезы.
Сирены смолкли. Только-тогда он догадался, что слышал их. Их сигнал, перейдя в пронзительный вопль, внезапно оборвался. «Должно быть, Муллиген», — решил Перкинс. Миссис Валлаби позвонила детективу, как он и просил. Тут он вспомнил, что Эйвис лежит в своей квартире с перерезанным горлом. Не глядя на Заха, он ощущал его тело, неподвижное тело у самых своих ног. И бабушка… придется все рассказать бабушке…
Девушка на лестнице испустила очередной стон. Перкинс направился к ней.
«Один, — размышлял он. — Теперь остался один — навсегда».
Перкинс с трудом пересек комнату и наконец добрался до лестницы. Увидел хрупкую фигурку, запрокинувшуюся вниз головой. Лампочки, украшавшие ее маску, точно огромные драгоценные камни, нелепо подмигивали, флюоресцентный свет размывал жалкие огоньки.
Девушка пошевелилась, застонав, что-то забормотала. Она пыталась подняться.
Перкинс спустился по ступенькам. Присел на пол подле нее.
— Лежи тихо, малышка, — ласково произнес он. — Я с тобой.
Девушка покачала головой.
— Я забыла… — забормотала она. — Я боюсь… боюсь, там должна была быть я… я боюсь… пожалуйста…
— Тсс, — прошептал Перкинс. Вновь вытер слезы со щеки. Он заметил, что девушка пытается открыть скрытые маской глаза, но тяжелые веки не слушаются ее. Наклонившись, Перкинс потянул маску вверх, очень осторожно снял ее через голову и отбросил к стене — огоньки все еще переливались.
Рыжевато-каштановые локоны хлынули на лицо. Перкинс сразу же узнал девушку. Широкие скулы, решительный подбородок — Муллиген показывал ему фотографию. Агент ФБР, выследивший Заха. Как же ее звали? Сталлоне. Гас Сталлоне.
Голова мечется на каменной ступеньке, ноги судорожно подергиваются:
— Боюсь… Оливер… Оливер! — прошептала она. Поэт погладил ее по щеке, бережно откинул с лица пряди волос. Девушка внезапно широко раскрыла глаза. Слабым движением руки коснулась его рта, кончики пальцев прижались к губам Оливера. — Ты… Ол… я знаю. Я знаю тебя.
Девушка попыталась всем телом повернуться к нему.
— Тихо, тихо, — уговаривал ее Оливер. — Тебе не стоит подниматься.
— Скверный… скверный день, — выдохнула она.
Оливер невесело засмеялся.
— Да уж. У меня тоже. Давай-ка я снесу тебя вниз.
Он осторожно уложил ее раненую левую руку вдоль тела, а правую закинул себе на шею. Потом наклонился и, крепко обхватив ее одной рукой за плечи, а другой за колени, резко поднялся. Прижимая девушку к своему разорванному свитеру, к обнаженной груди, он шаг за шагом нес ее вниз, вдоль кривой лестницы, мимо внимательных лиц, выглядывавших из витражей. Внизу, на темном полу первого этажа, расплывалось большое пятно иссера-белого света: кто-то распахнул дверь библиотеки. В дверном проеме стоял человек, Оливеру был виден только его тонкий силуэт, вычерченный карнавальной иллюминацией. Позади него толпились люди, кое-кто уже заглядывал в библиотеку — глаза зевак сверкали сквозь прорези жутковатых масок, прожигали белизну грима, удивленно таращились на него. Музыка продолжала играть, гремела медь джазовых оркестров. Группа клоунов все еще кривлялась перед прохожими, хотя им приходилось корчить свои гримасы посреди полицейских автомобилей. Патрульные машины перекрыли улицу, вращаясь, переливались красным и белым светом круглые лампочки сигнала тревоги.
Перкинс нес девушку вниз по лестнице, крепко прижимая ее к себе. Она запрокинула голову, и Оливер вновь посмотрел на нее. Ее лоб был испещрен багровыми ссадинами, на щеках — потеки грязи и глубокие царапины, рана возле шеи продолжала кровоточить. Кровь уже пропитала левую сторону ее рубашки.
— Оливер, — повторила она, поворачиваясь поудобнее. — Живой… оставайся живым… Оливер…
Перкинс, не отрывая от нее глаз, растерянно покачал головой. Гас Сталлоне. Надо же так назвать
