Полное собрание стихотворений

К неутомительному раю,
На перекрестках бытия
Я сторонюсь и озираюсь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сомненье! Твой суровый срок,
Твой страшный путь, твой след кровавый -
Не человеческий порок,
А человеческое право.

   «Уходящие паруса» (1962).

А на критику Терапиано по поводу сомнений и ангелов отреагировал болезненно: «Должен с прискорбием сообщить Вам, Владыка, что влиятельным критиком Ю.Терапиано, подвизающимся в парижской “Русской мысли”, мне запрещено писать об ангелах! Уже в рецензии о № 10 “Мостов”, где было опубликовано мое стихотворение (впоследствии по Вашему совету несколько видоизмененное) “Мы ангелам не молимся совсем” - сей Терапиано писал: “уж какие теперь ангелы!”. В рецензии же о моей новой книге он возражает против “обилия (в ней) ангелов”, (хотя их там, кстати, совсем мало! Д.К.), “приходящих на помощь”. “Без ангелов - добавляет он - поэтам обойтись невозможно!” Как же быть, Владыка? Вообще, за “метафизическую часть” (как он выразился) моей книги получил я от него порицание и осуждение. “Перед загадкой бытия (пишет Т.), оставаясь честным, каждый человек должен сказать лишь одно: не знаю. Перечитывая ‘Разрозненную тайну’ Кленовского, я, между тем, как раз это самое ‘не знаю’ всюду и нахожу:

Ужель я землю посетил,
Чтоб уходя, сказать: не знаю?”

И т. д. и т. д.

Вот так и остаешься: с несправедливым обвинением, намаранным поперек книги! Ведь на критиков управы нет!»[50].

То веря, то сомневаясь, Кленовский все-таки и в поэзии и в письмах, очень часто говорит об ангеле-хранителе. Ему кажется, что кто-то свыше постоянно вмешивается в его судьбу. И этот кто-то действует не во вред, а во благо для него. «Вся моя жизнь кричит мне о том, что он существует!»[51] - писал он Шаховскому. А тот считал, что когда-нибудь исследователи будут изучать Ангелологию Кленовского.

Кленовский горько сожалел о том, что не может до конца выразить в своей поэзии все то, чем полна его душа, все, что он хотел бы сказать своим читателям, свое понимание жизни, свои впечатления от всего виденного и пережитого, свое восхищение прекрасным миром, красотой и глубиной сущности человека. В стихах он не раз жалуется на это:

Моя душа, как ты бедна,
Когда в мои рядишься строки!
Они как волны ото дна,
От тайников твоих далеки.

И еще больше сожалел он, что его стихи не дойдут до России, до русского читателя. Как хотел он, чтобы поэзия, в которой осталась часть его души, долетела до российского читателя.

Хотел бы я (и верится:
Когда-нибудь смогу!)
Стать апельсинным деревцем
На южном берегу
И пусть один единственный
Вспоенный мною плод
Дорогою таинственной
В Россию попадет…
Узнай моя любимая,
Как больно мне подчас,
Что даль неодолимая
Разъединяет нас!
И как горжусь и радуюсь,
Что мной воспетый стих
Нечаянной усладою
Коснулся губ твоих.

  «Теплый вечер» (1975).

И как радовался он, когда получал вести, что его знают и читают в России! 25 января 1969 г. он писал Г.Панину: «Имею сообщить Вам о любопытном происшествии в моей жизни. Недели две тому назад, впервые за четверть века моего пребывания в эмиграции, получаю письмо с… советской маркой и штемпелем Москвы. <…> Все это произвело на меня большое впечатление. Не похвалами и восторгами, а тем, что в Советской России нашелся молодой, тесно связанный с литературой человек, которому стали так дороги мои стихи! Ведь для нас, поэтов-эмигрантов, чрезвычайно важно заручиться в теперешней России вот такими друзьями наших стихов, так как только через них наши стихи могут придти в Россию и там сохраниться. Удивило меня, что мои стихи, стихи поэта, которого в эмиграции кое-кто считает “поэтом для стариков”, оказались “там” так дороги молодому читателю»[52]. В другом письме Кленовский радостно сообщает Г.Панину, что лента с наговоренными на нее тридцатью его стихотворениями поехала в Ленинград и в Москву. «…Мой голос не только побывал в СССР (на что я никак не рассчитывал), но даже там и остался. Я эту ленту слышал, она звучит, несмотря на мой слабый голос, очень выразительно и ясно»[53].

Чем дольше Кленовский живет, тем труднее, кажется, ему расстаться с земным. В первых послевоенных книгах он спокойно говорит об уходе из жизни:

Мой дорогой! Меня жалеть