— Я требую единственного: чтобы все было уничтожено. Мне безразлично, где и как ты это сделаешь. — Тамара вырвала руку и машинально вытерла ее о свое черное платье. На Лесю она больше не смотрела. — Ты… ты окончательно распустилась! А Петр еще тебя защищал…
— Замолчи! — Олеся сжала кулаки. — Будет так, как ты хочешь. А теперь уйди, пожалуйста…
Когда мать вышла, она погасила свет и долго стояла у темного окна. Пока в доме все не стихло. Потом сунула в карман вязаного жакета еще одни ключи — общие, взяла чемоданчик, заперла свою комнату — и тут же столкнулась в коридоре с матерью. Тамара появилась из ванной комнаты в халате, лицо распухшее, отечное, проволочные кудряшки в папильотках.
— Куда ты собралась? — подозрительно спросила она.
— О Господи, — сказала Леся. — Не буду же я жечь кучу бумаги на керосинке! Снесу в подвал, там гора бумажного хлама…
— Оставь до утра.
— Утром я могу и передумать…
Это было Тамаре понятно — она знала характер дочери. Но идея похоронить архив среди мусора в подвале показалась ей не такой уж плохой. Подвал дома был разделен на чуланчики по квартирам, кроме того, жильцы сносили туда сломанные вещи, старую мебель, изувеченные детские игрушки, газеты и прочий мусор. Раз в месяц, по заявке домового комитета, коммунальная служба вывозила все на городскую свалку и сжигала.
Едва справляясь с нервной зевотой, она проговорила:
— Там полно крыс. Возьми фонарь.
— Уже, — сказала Олеся, хотя ни в какой подвал и не собиралась. — Тебе нужно отдохнуть, мама. Завтра я уеду в Полтаву.
— Пожалуй, — вздохнула Тамара. — У меня больше ни на что нету сил… Я закрою за тобой…
Когда входная дверь захлопнулась, Олеся спустилась на несколько ступеней, прислонилась к стене и стала терпеливо ждать. Скоро мать уснет. Потом нужно бесшумно проникнуть в дом и очень быстро проделать то, что было ею задумано. Она знала, что на службу Тамара уйдет рано, остальное — проще простого: уже к вечеру она будет в Полтаве. То, что оставил Петр, окажется в безопасности.
Подъезды и лестницы сегодня словно преследовали ее.
Неожиданно щелкнул замок в двери Светличных. Дверь приоткрылась. Олеся едва справилась с желанием помчаться вниз, но выглянувшая из прихожей Майя уже заметила ее. На лице соседки отразилось удивление. Девушка молча приложила ладонь к губам, и Майя, так же беззвучно, поманила ее к себе движением руки, между пальцев которой была зажата дымящаяся папироса.
Когда Олеся приблизилась, соседка полушепотом спросила:
— Что случилось?
— Можно я немного посижу у вас, тетя Майя?
— Входи! — Майя быстро заглянула через перила в пролет и тут же вернулась.
Просторная квартира, где Олеся бывала не раз, встретила ее глухой тишиной. В прихожей и коридоре было темно. На стене, рядом с электрощитком, висел велосипед Мити Светличного — старый-престарый «Данлоп», под ним — громадный сундук из тех, на которых когда-то спала прислуга. Сундук принадлежал Юлианову.
Они прошли в кухню, где горела лампочка под колпачком из цветной бумаги и была распахнута форточка.
— Я Дмитрия жду, — сказала Майя, со вздохом опускаясь на табурет. — Тяжелый день сегодня. Как у вас, Леся? Что мама?
— А где Митя?
— Днем сказал, что идет в мастерскую… Но что-то мне не по себе. Обычно он предупреждает, когда собирается там заночевать.
— А Павел Сергеевич уже вернулся? Не спит? — Олеся кивнула в сторону комнаты Юлианова. Она продолжала стоять, прислонившись к косяку и не выпуская из рук чемоданчик. — Я хочу с ним поговорить. Ведь они с… с моим отчимом вместе собирались в эту командировку. Может, хотя бы он знает, что на самом деле произошло?
Майя коротко, исподлобья, взглянула на девушку и потянулась за новой папиросой. Взгляд был чужой, недобрый, словно смотрел совсем другой человек.
— Садись. Выпьешь чаю?
— Да что вы все со своим чаем!.. — вспыхнула Олеся и вдруг смутилась. — Простите, Майя Алексеевна, мама меня совсем задергала. Не знаю, чего она добивается.
— Ее можно понять. Тамара, очевидно, в полной растерянности и отчаянии.
— Вы ее не знаете, тетя Майя. Кто-кто, а она у нас из нержавеющей стали.
— Возможно… Я тоже когда-то пережила смерть мужа. Это тяжело.
— Наверно, я все-таки пойду, — проговорила Леся. — Не хочу я обсуждать ее переживания…
— Погоди! Тамара ничего не говорила тебе о Юлианове?
— Нет. Да она и Хорунжего завтра забудет. Будто взяла и вычеркнула его из памяти.
— Значит, ты ничего не знаешь? Павел арестован. Прямо здесь, в этом доме. За сутки до смерти твоего отчима. Ты разве не заметила, что дверь его комнаты опечатана?
— В прихожей… темно. Господи, что ж это происходит? — задохнулась Леся.
— Взяли ночью, перерыли весь дом… Утром я к вам зашла — твоей матери уже не было, ты спала, и мы с Петром коротко переговорили… Я сообщила о том, что случилось, потом речь была о тебе. А вечером Хорунжий уехал — один, без спутников.
— В последнее время мне стало казаться, что Петр Георгиевич меня избегает, — задумчиво проговорила Олеся. — Мы почти не виделись до его отъезда. Когда я проснулась, он был у себя в кабинете, совершенно точно. Я постучала — никто не отозвался, хотя дверь была заперта изнутри. А я опаздывала, мне нужно было бежать, и вот — не успела проститься… Он что-нибудь говорил вам?
— Просил позаботиться о тебе, если с ним что-то случится. Ты же знаешь — мы с Петром знакомы с незапамятных времен. Они с моим покойным мужем и Павлом вместе начинали, сразу после того, как ушли деникинцы. Здесь была сплошная разруха, а деятели из местных советов умели только одно — ставить к стенке. Да тебе это и без меня известно. На Тамару Петр не рассчитывал.
— Причем тут Тамара? И как, Майя Алексеевна, вы можете обо мне позаботиться? Вернуть Хорунжего? Утешить? Ведь вы ничего не знаете!..
— Тише, девочка, успокойся. Нужно быть сильной, — Майя потянулась через стол, звякнула опрокинутая чашка; нетвердой рукой он взяла холодную ладонь Олеси и сжала. — Посмотри на меня. Не кричи и выслушай. Ты должна выйти замуж за Никиту Орлова и уехать с ним. Туда, откуда он родом. Ты еще молодая и можешь себя спасти.
— Он так сказал? — Олеся отшатнулась. — И это все? Но я не люблю Никиту!
— Неужели ты думаешь, что сейчас это имеет значение? Ты разве не видишь, что происходит? Надеешься, что сможешь, как раньше, легко просыпаться по утрам, смеяться, свободно дышать? Любить?
— Да, да! А как же иначе жить?
— Я тоже когда-то так думала, — Майя чиркнула спичкой и склонилась к огню. — До тех пор, пока Павел… знаешь, они не позволили мне даже притронуться к нему, коснуться плеча, обнять… Мне, Олеся, терять больше нечего. У меня нет детей, мой брат — взрослый человек. Все, что я могу, — обивать пороги на Совнаркомовской и надеяться, что это ошибка и его освободят. Говорят, так бывает.
— Вот, — с горечью проговорила Олеся, — вы, Майя Алексеевна, хотя бы можете верить в чудо. А мне и этого не осталось…
Щелкнул замок входной двери, и обе одновременно обернулись. На пороге кухни стоял Митя Светличный.
— Приветик, — хмуро произнес он, оглядывая кухню. — C'est moi. Ну и вечерок нынче выдался… Майечка, завари чайку, пожалуйста. И покрепче…
Светличная поднялась, чтобы поставить чайник. Уже стоя у плиты, сухо спросила через плечо:
— Где ты бродишь, Дмитрий? Нельзя меня так пугать.
